Дело об избиении младенцев - [24]

— Они не хотят говорить. Только через Москву. Единственное что посоветовали — не раньше понедельника.

На этот раз труба запиликала у Васи. Тот, по привычке вышел в коридор и вернулся через минуту.

— Сколько сейчас?

— Без двадцати семь.

— В девять продюсер Менькевич начинает пресс-конференцию, чтобы объяснить, почему концерт не состоится.

— Может их хоть гласностью продерет? — Воскликнул Филимонов.

Вася удивленно посмотрел на него.

— Какая разница, продерет их или не продерет? Даже если таможня усовестится и пропустит их сегодня ночью, мы окажемся в полном, извините, Нина Анатольвна, в полном дупле. Ладно, за эти два дня по неустойке мы заплатим триста тысяч долларов. Но какая нам реклама? Ведь все сорвалось только по нашей вине. Придется поискать, кто нам теперь маргарин возить доверит.

— Может мне самой выступить на пресс-конференции? — Предложила Нина.

— А толку? Говорить, как мы обалдели, узнав о доверии, оказанном нам Джексоном, и забыли оформить лишнюю бумажку? Лучше не позориться… Или вы хотите выступить перед публикой?

— Нина Анатольевна, — Робко начала появившаяся на пороге секретарша. — Вам звонит господин Царев…

— Сейчас не до царевых-чморевых. — Отмахнулся Вася.

В первую минуту Нина, напрочь забывшая о том, что Сергей Борисович собирался позвонить этим вечером, подумала точно так же: не до него. Но, обиженная Васей, который, кстати, сам и придумал авантюру с Джексоном, Нина решила показать, кто здесь хозяин.

— Я не знаю, что он скажет, но явно более умное, чем ты. Лена, дай трубу.

— Добрый вечер, Нина Анатольевна. Вы еще в трудах. — Раздался знакомый голос.

— Добрый вечер, Сергей Борисович. У нас небольшая беда, — торопливо сказала Нина. И тут ее прорвало. Как маленькая девочка, у которой умер хомяк и она надеется — вдруг есть взрослый, способный его оживить, она минут пять пересказывала сюжет этой беды.

— Нина Анатольевна, — расстроился Царев, — огорчили вы меня по полной программе. Впрочем… Значит через полтора часа пресс-конференция? Это — важный фактор. У нас это могут не понимать. Но Москва — дело другое. Там Джексона любят даже генералы. Коржаков ему даже подарил золотую шашку.

— Может позвонить Коржакову? — Нина, была готова сквозь слезы рассмеяться вслед за собеседником.

Но Царев был абсолютно серьезен.

— Коржакову звонить не надо. Но есть немало хороших людей его уровня, которых возмутит происходящее. Знаете, давайте я вам перезвоню через двадцать минут. Вдруг что-то удастся изменить?

Видимо, Царев принял «Транскроссовские» дела близко к сердцу, ибо поторопился повесить трубку, не попрощавшись.

Нина в двух словах объяснила собравшимся суть происходящего. В кабинете установилось полное молчание. Вася, Алексей Степанович и Филимонов смотрели на Нину, по-прежнему держащую трубу, с недоверием и надеждой. Так дипломированный врач, признавший неизлечимым родного сына, смотрит на вызванного знахаря. Через пятнадцать минут раздался зазвонил Васин мобильник. Менеджер открыл дверь, чтобы поговорить там, но тут же влетел обратно в кабинет.

— Это из Выборга. Все в порядке. Кто-то из Москвы позвонил. Таможня ругается, говорит, чтобы до завтрашнего вечера все оформили, но грузовики уже пошли…Твою мать, пошли!

Алексей Степанович схватил секретаршу и начал вальсировать с ней по кабинету. Та вырвалась и выскочила в приемную за аптечкой: лицо Филимонова за минуту несколько раз меняло цвет, словно у взбесившегося хамелеона.

«Как же я отблагодарю его? — Думала Нина. — Спас всю фирму от позора и меня — дуру. А почему? Только ради покойного отца? Или вспомнил нашу вчерашнюю беседу»?

— Нина Анатольевна, — вас опять Царев. — Секретарша держала в руках поднос, на котором лежала телефонная труба и валидол для Филимонова.

— Сергей Борисович… — Начала Нина и замолчала. Казалось, она подавилась радостью.

— Не волнуйтесь, — успокоил он, — в Выборг позвонят через несколько минут.

— Сергей Борисович, уже позвонили. Я даже не знаю, как мне…

— Пустяки, Нина Александровна. А если не знаете, как меня отблагодарить, то я рискну опять напроситься на чай.

* * *

Джек давно привык рычать при слове «Транскросс». Он делал это не потому, что слово само по себе напоминало рычание. Просто, оно обозначало хозяина, которому принадлежал его хозяин. А хозяин-Транскросс время от времени заставлял его Хозяина срочно покидать дом и куда-то мчаться в стальном звере, который, на самом деле существует для того, чтобы ездить на дачу или на охоту. Иногда Транскросс был особенно не в духе и отпускал хозяина только поздним вечером. Тогда гулять приходилось с хозяйкой, а это было гораздо скучнее. Однако Джек считал себя дрессированным и воспитанным сеттером. Поэтому, рычал он исключительно про себя. А в этот день поводов рычать не было. Хозяин остался с утра дома. Это означало, что сегодня гулять им придется долго и далеко.

Неподалеку от дома начинался огромный пустырь. Хозяин, правда, не рискнул сойти с асфальтовой дорожки на его краю, но не мешал псу носиться по подтаявшему снегу сколько угодно. Сегодня вокруг было безлюдно и бессобачно. Лишь на другом конце пустыря маячила левретка Дэзи. Джек ее презирал, поэтому не стал бы с ней бегать, окажись она даже рядом.