Дело об избиении младенцев - [19]

Царев, наконец, сел в кресло. Воспоминания так подействовали на него, что он несколько секунд вглядывался в пол, не поднимая голову, а Нина стыдилась на него смотреть, дабы не смущать человека, погруженного в воспоминания о погибшем друге. Ее выручила секретарша, появившаяся в кабинете с большим подносом в руках.

За неполный месяц своего правления, Нина все-таки кое-что изменила в офисе. Если при покойным Даутове посетителям предлагался обычный «Липтон» в пакетике или растворимый кофе, то новая хозяйка кабинета ввела настоящую чайную церемонию. В маленьком чайнике, укрытом покрывалом-киской, был только что заварен прекрасный цейлонский чай. На подносе — фарфоровые белые чашки с ненавязчивыми золотыми былинками, хрустальная сахарница и высокий фарфоровый кувшин с кипятком. Любителей экзотики в трех, совсем малюсеньких чайничках ждали фруктовые «Майский ландыш», «Ветер из Китая» и «Утренний сад принцессы Аквитании». По углам подноса, подальше от запотевших чайников, стояли две вазочки с шоколадными конфетами.

— Если вы хотите, можно принести и кофе, «эспрессо» или «каппучино». — Сказала Нина.

— Нет-нет, спасибо. Я уже вижу, у вас замечательный чай.

С этими словами Сергей Борисович налил Нине, налил себе, положил кусочек сахара и начал размешивать его ажурной ложечкой. Последнее он делал слишком усердно, поэтому пролил на стол несколько капель.

— Извините, последние два года я не пользовался этими приспособлениями цивилизации. Чай приходилось пить без ложек… Если, конечно, такой напиток можно назвать чаем.

— Я знаю, что произошло с вами. Но ужасаюсь даже думать о таких вещах.

— О тюрьме ужаснее думать, чем сидеть в ней. Хотя в такой стране как наша надо быть всегда готовым к любому повороту событий. Я же давно занимался бизнесом. Ну а в государстве с переходной экономикой даже издавать книги опаснее, чем в государстве с экономикой устоявшейся производить наркотики. Поэтому, психологически я чувствовал себя готовым. И вообще…

«…Но для стрелка,

Нужду переносить легко,

Нам коз альпийских молоко,

Сменила смрадная вода».

— Так вы любите Жуковского? — Воскликнула Нина и слегка ударила в ладоши.

— Сам не знаю, почему пришло в голову. Говорят, в тюрьмах принято вспоминать «Графа Монте-Кристо». Я, вот, вспоминал «Шиньонского узника».

«И мне оковами прорыть, ступени удалось в стене». — Процитировала Нина. — А вам не приходила в голову такая мысль?

— Приходила. Как говорил Достоевский, заключенный может не думать о побеге, только если он болен. Однако подкупать охрану было не на что, а от идеи долбить каменную стену пришлось отказаться по двум простым причинам. Как я уже сказал, у меня не было даже ложки, зато было сорок соседей на камеру, и я просто помешал бы им спать.

Нина покраснела. Только сейчас она поняла, как было неуместно сравнивать условия, в которых еще недавно жил ее собеседник с несчастным швейцарским патриотом, томившимся в Шиньонском замке. У горца хотя бы были отдельные апартаменты.

— Извините. Я забыла, что вы совсем недавно вернулись оттуда, где вам приходилось жить под одной крышей с убийцами и насильниками.

— Это действительно так. Впрочем, я отношусь к первой категории.

Нина покраснела еще больше. Только сейчас она вспомнила причину, по которой Царев оказался в «Крестах».

— Ах, что я говорю! Но ведь вас-то я не имела в виду. Ведь в вашем случае речь шла о необходимой самообороне. Я всегда знала — вы ни в чем не виноваты, — торопливо соврала Нина и сама удивилась, как смогла так ловко и оперативно это сделать.

— Да, — согласился Царев, прихлебывая чай, — пожалуй, моя вина была лишь в том, что я отказался стать жертвой. Сначала в мой дом ворвался садист-милиционер и начал меня избивать, требуя показаний. Как я позже узнал, у него были проблемы на службе: рассыпались несколько дел, и пришлось срочно оправдываться перед начальством. А тут, в одиночку «расколоть» буржуя, заставить признаться во всех взятках, которые были даны в городе! Я мог бы подобно Македонскому безропотно позволить зарезать себя в собственной квартире. Но потом подумал: если каждый спасует перед подонком, кто же его остановит? И не жалею, что под рукой оказался кинжал, который этот обезумевший гестаповец, на свою беду, принял за декоративный. Второй раз я отказался стать жертвой, когда меня отвезли на Литейный. Опять на меня хотели навесить нераскрытые дела. Потребовали: признайся в трех, связанных с так называемыми «заказухами», тогда найдем смягчающие обстоятельства. Так мне и говорили: «У нас лучше заказать трех человек, чем самому зарезать одного мента. За такое может и конвой однажды пристрелить. Лучше соглашайся, садись лет на двенадцать, а мы тебе там обеспечим санаторий». Отвечаю: «Значит, мне взять чужие грехи, те кто «заказывал» будут гулять в безопасности, а вам останется только получать премиальные за проделанную работу? — Не выйдет». Конечно, мне грозили, обещали посадить в «пресс-хату». Но (Царев улыбнулся Нине) я недаром читал в молодости журнал «Ярбер фюр психоаналитик». Шучу, конечно, его читал скромный бухгалтер Берлага, а мне довелось познакомиться с другой, но не менее полезной литературой. Поэтому, когда я изобразил психа, им ничего не оставалось, как отправить меня в спецлечебницу. А там не только менты, но и доктора. Один оказался моим старым знакомым.