Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек - [126]

– Но послушайте…

– Приятного вам дня.

Глава 10 Случай с прерванным семинаром

Солнечные лучи уже перестали прямо светить в окна одной комнаты в Нью-колледже; в ней стало приятно прохладно. «Мученичество»[300] Уччелло, висевшее над камином, было почти в тени. На книжных полках скромно выстроились первоиздания. Кресла были комфортабельные и глубокие, и у каждого почтительно ожидала пепла гигантских размеров медная пепельница, а в буфете красного дерева посверкивали графины и рюмки. Хозяин комнаты, мистер Адриан Барнеби, свободно откинулся в кресле, держа в руке рюмку мадеры и закусывая глазированным кексом, с неудовольствием слушал разговор студентов, набившихся в его комнату. «Эти вечеринки с чаем и мадерой в духе Реставрации[301], – думал он, – были бы очень приятны, если бы на них не являлись люди, плохо одетые и недостаточно чистые после напряженных тренировок на реке». Сейчас он старался понять, по какой причине здесь оказались несколько человек, которых он, в чем он был совершенно уверен, не приглашал и, уж если на то пошло, никогда раньше не видел. В нем довольно лениво зашевелилось возмущение. Его взгляд упал на лохматого юношу, стоявшего неподалеку, с жадностью волка пожиравшего масляные сконы. Он наклонился вперед и с видом человека, сообщающего нечто конфиденциальное, спросил:

– Кто вы такой?

– О, ну тут, если что, все в порядке! – ответил юноша. – Я пришел, если что, вместе с Кроликом. А он сказал, что вы не будете против.

– Кролик? – переспросил мистер Барнеби, ничего не слыхавший о таком.

– Да. Посмотрите. Вон тот тип с волосами торчком.

– А! – ответил мистер Барнеби, не в силах воскресить в памяти ничего об этом Кролике ни при каких обстоятельствах.

– Ну и, в общем, надеюсь, вы не против, если что, – продолжал лохматый юноша. – А то врываться в дом, и все такое…

– Конечно, – ответил мистер Барнеби, – вы очень кстати.

– Восхитительный херес, – юноша показал на свой стакан с мадерой.

Мистер Барнеби покровительственно улыбнулся ему вслед, когда тот отошел. Другой молодой человек, почти такой же элегантный, как сам мистер Барнеби, подошел к хозяину.

– Адриан, – спросил он, – кто все эти ужасные люди? Они разговаривают о гребле.

– Мой дорогой Чарльз, я знаю: «шишки»[302] и прочая дребедень. Ни дать ни взять френологи[303]… Но мне и в самом деле пора закрыть дверь, а иначе все это племя гребцов будет здесь. Поглядите-ка! – простонал мистер Барнеби, внезапно оседая в кресло. – Еще один!

Но через мгновение он расплылся в улыбке, потому что вновь пришедшим оказался мистер Хоскинс, за которым никогда не водилось увлечения каким-либо спортом, за исключением одного, самого древнего. Он сконфуженно пытался протиснуть свою огромную фигуру среди расположившихся группами болтающих гостей и предстал перед мистером Барнеби, улыбаясь своей неуловимой меланхолической улыбкой.

– Мой дорогой Энтони, как я рад видеть тебя, – сказал мистер Барнеби с явным удовольствием. – Мне жаль, что здесь полно этих ужасных физкультурников, но они явились без приглашения. Что ты будешь пить?

– А что пьет Чарльз?

– А! Эфир с молоком или еще какую-то жуткую субстанцию в этом духе. Но ты знаешь Чарльза. Бедняга никак не может понять, что романтический декаданс закончился. Он все еще пишет стихи об «affreuses Juives»[304] и так далее и тому подобное. Как насчет мадеры?

– Адриан, – спросил мистер Хоскинс, когда ему принесли мадеру. – Знаешь ли ты что-нибудь о местных докторах?

– Боже милостивый, нет. Ведь ты не болен, Энтони?

– Нет, совершенно здоров. Я пытаюсь найти человека для Фена.

– Для Фена?.. Понимаю: кто-то совершил леденящее кровь преступление, – с явным удовольствием провозгласил мистер Барнеби. – Но я езжу в Лондон, когда чувствую себя плохо. Дай подумать, кто… Конечно, это Гауэр.

– Гауэр?

– Ипохондрический валлиец, мой дорогой Энтони, в Джизусе[305]. Но он снимает квартиру на Холивелл[306], всего в нескольких ярдах отсюда. Он побывал у всех врачей на много миль вокруг. Мы могли бы пойти к нему прямо сейчас, если хочешь. Я буду только рад убежать с этой вечеринки.

– Очень любезно с твоей стороны.

– Ерунда! Это чистейшей воды себялюбие и эгоизм. Пошли прямо сейчас. Только сначала допей свою мадеру.

Они стали пробираться к выходу, причем мистер Барнеби на ходу бормотал совершенно необязательные извинения. Они вышли на Холивелл-стрит через вторые ворота колледжа и, пройдя совсем немного под неумолкающую болтовню Барнеби, подошли к квартире мистера Гауэра. Спальня, в которой полулежа обретался мистер Гауэр, являла собой картину, невиданную со времен Мольера[307]. Она была набита бутылками, ночными горшками, медицинскими стаканчиками и спреями для горла; в комнате было нестерпимо жарко из-за плотно закрытых окон, а занавески были опущены так низко, что едва пропускали свет. Однако его было достаточно, чтобы разглядеть, что мистер Гауэр выглядел необычайно здоровым.

– Видите ли, я сейчас болен, – заметил мистер Гауэр, когда они вошли в комнату, – и мне не до визитеров, когда я пытаюсь спить[308] температуру.

– Старина, вы выглядите совершенно изможденным, – сказал мистер Барнеби. Едва заметное выражение удовольствия скользнуло по лицу Гауэра. – Вижу: вы можете отправиться в мир иной в любой момент. Это мистер Хоскинс, я привел его посоветоваться с вами.