Дело о старинном портрете - [68]

— Что вы говорите? — удивился он. — Не помню. Мне многие молодые художники приносят работы на комиссию. Но я не у всех беру картины.

— Я вас умоляю! Поищите, ведь на вас последняя надежда!

Кервадек вздохнул и стал тяжело спускаться по лестнице.

— Только ради вас, мадам Авилова! А ведь я предлагал вам выкупить картины Андре. Были бы сейчас у меня в целости и сохранности. Но вы меня прогнали. Ну ладно, не вы, — он заметил мой протестующий жест, — а ваша спутница, да упокоится она с миром, — такая юная девушка. И кому теперь хорошо от этого? Может быть, ваш Протасов посмертно вошел бы в историю. Великий художник — это мертвый художник. Это я вам говорю как человек, который уже пятьдесят лет вертится в этом деле. Я бы мог сделать его великим, ведь я умею продавать картины. Написать каждый дурак сумеет, ты попробуй продай. А сейчас ничего — ни картин, ни художника…

Я присела на диванчик возле окна и пригорюнилась.

— Ну полно, полно… — начал он меня успокаивать. — Сейчас я спущусь в подвал, там у меня склад, а вы подождите. Только не обессудьте, если ничего не найду.

— Хорошо! — обрадовалась я. — Подожду!

Через несколько минут Себастьян Кервадек вернулся, неся две картины небольшого размера.

— Вот, еле нашел, — сказал он, вытирая лоб.

Одна картина изображала синюю женщину, всю в подтеках краски и брызгах. По контуру и складкам фигуры были прочерчены красные линии. Это было похоже на тушку голодного цыпленка, которого несколько раз надрезали, да так и оставили. От второй картины у меня возникло ощущение, что Протасов просто вытирал о нее кисть. На ней были изображены несколько прямоугольников с надписями «Театр», «Бульвар» «Кабаре», заляпанных пятнами, кривыми полосками и штрихами. На обеих картинах внизу было написано по-русски: «Андрей Протасов, Париж, 1894 год».

— Да уж… Мне никогда не понять современной живописи. Возьму их только из уважения к покойному. Сколько вы хотите за эти картины? — спросила я. — Сто франков? Двести?

— Тысячу, — спокойно ответил Кервадек и добавил, глядя мне прямо в глаза: — За каждую.

Я опешила.

— Вы издеваетесь, мсье? Это безумная цена. Хоть покойный и был моим другом, но, поверьте, я могу трезво оценивать, что хорошо, а что нет.

— Боже упаси! Давайте рассуждать логично, мадам Авилова. Вы хотите купить картины покойного художника? Они остались только у меня, остальные сгорели. Так что перед вами подлинный Протасов, как ни странно это признать, раритетный. А раритеты стоят денег. На каждый товар найдется когда-нибудь покупатель. Хочешь, чтобы тебя оценили, — умри.

— Так вот что я вам скажу, мсье Кервадек. — Я гордо выпрямилась и посмотрела галереищику в глаза. — Древние римляне говорили: cui prodest? — кому выгодно? Я не знаю, кто убил Андрея, но склоняюсь к выводу, что именно вам были выгодны и его смерть, и пожар в мансарде! Вы хотите получить профит на его смерти!

— Не смешите меня! Буду я руки пачкать ради картин какого-то неизвестного мазилы-иностранца. Вы ведь хотите купить у меня это только потому, что были с ним знакомы! Кому еще я смогу продать этот хлам? Даже луидора не выручу, не то что тысячу! Что я выиграл от его смерти? Сотню-другую франков?

Как ни странно, я ему поверила — в словах Кервадека был резон.

— Простите, — пробормотала я, раскрыла сумочку и достала деньги. — Вот, возьмите. Я беру картины мсье Протасова.

Кервадек взял деньги и, поколебавшись, спросил:

— Мадам Авилова, вы действительно пришли затем, чтобы пополнить домашнюю коллекцию шедеврами? Или же для того, чтобы забрать картины Протасова?

— Меня весьма интересуют ценные старинные картины, — ответила я. — Меня не поймут на родине, если я не привезу парочку полотен для украшения гостиной. Но у меня с собой почти не осталось денег, нужно снять со счета перевод из России.

— Не беспокойтесь о деньгах. Отдадите, когда вам будет удобно. Я доверяю вам, мадам. Прошу за мной.

Кервадек опустил на окнах портьеры, повесил на входе табличку «Закрыто» и запер дверь на задвижку. Я с любопытством наблюдала за его действиями. Потом он поманил меня к незаметной двери в конце зала, отпер ее и пригласил войти.

Мы оказались в небольшой комнате без окон. Кервадек включил электрическое освещение. И я увидела картины. У меня перехватило дыхание: одного взгляда было достаточно, чтобы понять — этим шедеврам нет цены!

— Что это? — прошептала я.

— Ватто. А здесь у меня Грез, там Фрагонар, Буше. Вы смотрите, выбирайте, что понравится.

— Мне все нравится, это не может не нравиться!

— Я рад, мадам.

— Откуда у вас такие сокровища? — спросила я, не отводя глаз от картин. — Они достойны украсить Лувр!

— Никто и не отрицает, — пожал плечами Кервадек. — В Лувре висят картины этих же авторов.

Меня посетили смутные подозрения, и я высказала их вслух:

— Это… Эти полотна краденые? Из музеев?

— Ни в коем случае! Я никогда не позволю себе опуститься до этого. Да, у меня есть картины, подобные музейным экспонатам. Однако сей факт не означает, что художники писали только для музеев. Были и частные заказы. Но сами понимаете: революции, смута… Люди отдавали бесценные раритеты за возможность остаться в живых и не умереть от голода. Приносили холсты и антикварную утварь моему отцу. Вот так и набралась коллекция. Будете что-либо брать, мадам Авилова? — Он выразительно посмотрел на меня.