Дело о сорока разбойниках - [30]

– Ну уж, знаете! – вырвалось у господина Шифрона, слушавшего Иноземцева с возрастающим недоумением. – Дудки! Я копать на мусульманском кладбище – пас.

Оба фельдшера ничего не смогли сказать, лишь поморщившись, достали платки.

– А как же хирурги древности?! – воскликнул Иноземцев, вспомнив однажды произнесенные слова Ульяны; он вскочил с места и стал судорожно мерить шагами полы ординаторской – доски громко скрипели под его широкими шагами. – Они разрывали свежие могилы, вынимали из них трупы, с тем чтобы изучить строение человека изнутри? Везалий! Авиценна! Они имели дело с не меньшими фанатиками. Везалию грозил суд инквизиции. Авиценне – шариат!

– Это… – начал было заведующий. – Это чистое безумие! Нас убьют. Это неприемлемо…

– Другого способа прекратить эпидемию – нет, – настаивал пастеровский сорвиголова. – Только подумайте, мы могли спасти весь город. Стоит только хорошенько поработать лопатой.

И тут сомнение и благородные завихрения в сердцах докторов столкнулись в жестокой и беспощадной битве.

– О дивный город! И кущи райские в сравнении с Шашем выглядят убого! А тот, кто поселился здесь надолго, забудет навсегда о рае. Пожалуй, смерть принять в Ташкенте лучше, чем жизнь влачить в другом краю…[20]

– Безумец! – проронил Шифрон, бледный как бумага.

– Нет, – возразил Иноземцев, – это Васифи.

Шифрон сидел с расширившимися глазами и смотрел уже не на Иноземцева, вдруг заговорившего стихами, а мимо, должно быть, представляя себя с лопатой и мешком хлорной извести за спиной, крадущимся средь могил, спасавшим «древний Шаш».

Старший врач, Шварц, пытался уцепиться за собственное благоразумие, но какая-то чертовщинка, русская горячность, порывистость, почти бездумная отчаянность и самоотверженность, присущая любому русичу, допустила толику согласия со словами и убежденностью доктора Иноземцева.

– А была ни была! – махнул рукой он. Но тотчас его лицо скривилось. – Не представляю, как нам это удастся! И ведь не всегда близкие покидают кладбище по окончании похоронного ритуала, иные остаются сторожить на могиле до самого утра, верно, дав какой-то обет, и не одну ночь, а бывает, и три. Что, если мы наткнемся на такого? Что, если случайный прохожий заметит… Упаси бог! Надо хотя бы посоветоваться с Батыршиным. Он-то лучше осведомлен во всех тонкостях и нюансах мусульманского быта.

Батыршин был в восторге от идеи Иноземцева. Более того, он сам уже не раз подавал рапорты и начальнику города, и начальнику уезда о прошении разрешить вскрывать могилы, ему давали согласие, но никто не решался под самым носом у сартов перекапывать их кладбища. Ночью ведь, напротив, самое удобное было время для сего дела, ибо по сартским обычаям год после похорон могилу никто не посещает. «А про обеты всякие – такое только в сказках разных написано. На самом же деле мусульманские кладбища – это самые тихие и спокойные места во всем свете белом», – уверял городской врач.

Сам же он был уже стар и только и думал, что об отставке, да кому передать свою нелегкую ношу – должность, а с нею и «Туркестанское оспенное бюро» и химическую лабораторию. По четыре часа в сутки, а то в лучшем случае спать он уже намаялся за двадцать пять лет службы. И с надеждой уповал, что приедет из Петербурга какой-нибудь толковый врач. А тут сразу два прибыло. Господин Боровский уже успел покорить Мухаммада-Ханафию Алюковича своей неуемной энергией и глубокими познаниями, но и Иноземцев не ударил в грязь лицом, мало того что самолично обходы махаллей возобновил, так еще и взялся осуществить заветную мечту городского доктора – обеззаразить наконец ташкентскую землю.

Глава VI. Как Иноземцев становится дервишем, или Семь ночей среди мертвых

В первую ночь Иван Несторович отправился на кладбище один. Хоть и проявляли господа доктора и подлекари небольшую степень согласия и готовности составить ему компанию, но не нашли в себе смелости сделать это тотчас же и без длительной внутренней подготовки. Нуждались они, так сказать, в неком душевном настрое.

Иноземцеву вручили «смит-энд-вессон», подробную схему улиц сартовского города с отметками, где находились наиболее массовые скопления захоронений, господин Путинцев даже вызвал его в здание Военного собрания, пожал руку и пообещал жаловать чин коллежского асессора, если удастся победить холеру.

Имелись шансы сработать чисто. Иноземцев призвал на помощь всю свою изобретательность и смелость, но вынужден был признать, что в таких делах еще не достаточно ловок. Если страх можно силой воли подавить, то руки-ноги заставить слаженно действовать – это целая наука. Вот Элен Бюлов бы справилась с этим блестяще. Хотя и он в Дюссельдорфе проявил немалую смекалку. Действовал тогда Иноземцев как в тумане, и вся операция обошлась лишь поврежденным коленом. До того им ненависть обуяла, что аж с крыши прыгал, чего прежде никогда не делал. Все дело в чем? В отрешенности. Это как пьяным быть, которому море по колено и горы по плечо.

А что ныне? Ныне разум господина доктора готов был лопнуть от напряжения, олицетворял вселенское сосредоточение, потонул в подсчетах и сотворений комбинаций возможных вариантов событий…