Дело о рубинах царицы Савской - [42]

Где выход? Надо срочно изменить внешность! И я принялась обыскивать палатку. Мои находки оказались весьма скудными. Это была какая-то толстая накидка неопределенного цвета, служившая подстилкой, и длинный грязный шарф, когда-то белый.

Воспряв духом, я намотала на голову тюрбан, зачерпнула золы и щедро натерла себе лицо и руки. Конечно, все местные воины ходят босиком, но я не могла себе позволить снять ботинки, иначе бы не прошла и двух шагов по острым камням. Поэтому я понадеялась, что накидка скроет мои ступни.

И я решилась, так как медлить более было нельзя, солнце уже вставало над горизонтом.

Прижав к себе саквояж Нестерова я вышла из палатки и оглянулась: на горизонте поднимался дым, слышалось ржанье лошадей, неподалеку несколько эфиопов скатывали кошмы, не обращая на меня никакого внимания. Я вдруг стала невидимкой, что меня вполне устраивало.

Где же Малькамо? В какую палатку его увели? И, может, ее уже скатали, а принц сейчас далеко? Затея оказалась невыполнимой. Тогда надо пробираться обратно, в монастырь, где под толстыми стенами укрылись мои друзья.

Еще меня беспокоила мысль об Аршинове: где он, что с ним; но если о Малькамо я знала хоть что-то, что вчера вечером он был жив, то об Аршинове я не знала ничего, и это меня угнетало больше всего.

И я побрела в сторону невысокого холма, у подножия которого стоял монастырь. Вчера на лошади мы с Малькамо добрались сюда за четверть часа, а пешком мне понадобится не более двух часов при хорошем раскладе.

Моим чаяниям не суждено было сбыться. С двух сторон на меня неслись всадники, и я уже представила себя под копытами их лошадей. Но мне совершенно не хотелось оказаться раздавленной в чужой сече, поэтому я стремглав побежала в сторону и спряталась за большим валуном. Хоть какая, но защита.

А битва продолжалась: с резкими гортанными криками абиссинцы нападали друг на друга, рубились короткими мечами, пинали пятками лошадей, отчего те вставали на дыбы и отчаянно ржали. Я выглядывала из-за валуна, пытаясь высмотреть знакомые лица, но в поднявшейся пыли ничего не было видно.

Вдруг позади себя я услышала стон: к моему убежищу приближался серый ослик. На нем полусидел человек со стрелой в груди. Человек все время запрокидывался на правую сторону и от этого ослик шел не прямо, а кругами.

Я выскочила из своего убежища, подбежала к ослику, схватила его под уздцы и втянула за валун. Животное прядало ушами и от страха отчаянно сопротивлялось.

Человек сидел на осле, низко опустив голову. Из правой лопатки торчала стрела. Накидка от солнца закрывала лицо и плечи. Он хрипел.

Дотронувшись до него, я спросила на амхарском:

— Кто ты?

Он не ответил. Тогда я осторожно взяла его за подбородок и заглянула в лицо. И ахнула. Передо мной был Савелий Христофорович Маслоедов, брат Агриппины.

Раскрыв саквояж Нестерова, я достала склянку с нашатырным спиртом и поднесла раненому под нос. Он скривился и открыл глаза.

— Больно…

— Потерпите, Савелий, бой кончится, и я вас в монастырь отвезу. А там доктор. Вылечат вас.

— Не вылечат. Кончаюсь я. Спустите меня, барыня, с осла.

Ухватив Маслоедова за подмышки, я спустила его на землю и уложила в тени под валуном. Он лежал на боку, так как стрела не давала ему другой возможности. Изо рта тоненькой струйкой бежала кровь.

— Быть мне в аду. Не причастился, не соборовался, — прошептал он. — Да и за грехи мои тяжкие меня на том свете не пожалуют.

— Лежите, лежите, вам вредно разговаривать.

— Нет уж, барыня, не могу я с собой в могилу унести. Лучше я вам расскажу. А вы, как в церковь попадете, поставьте за меня свечку.

— Ну, хорошо, — согласилась я. — рассказывайте. Все равно, пока не ускачут, нам пройти не дадут.

Маслоедов задыхался, язык у него заплетался, он часто перескакивал в своем повествовании, но кое-что мне удалось понять.

Маслоедовы родом с Брянщины, из села Супонево. Село расположено вокруг Свенского монастыря, а неподалеку стоят еще две каменные церкви, построенные по велению самого Ивана Грозного. Петр Великий не раз бывал в монастыре: здесь узнал он об измене Мазепы, здесь останавливался после Полтавской победы. Для него был выстроен отдельный домик, а рядом с монастырем и ныне стоит "дуб Петра Великого" в три обхвата.

Маслоедову посчастливилось стать смотрителем домика. Он топил печь, натирал полы, пускал посетителей-богомольцев, пришедших поклониться не только чудотворной иконе Свенской Богоматери, но и великому царю.

Однажды в домике появились два монаха, загорелые дочерна. Савелий узнал, что их зовут Антоний и Феодосий, и что они прибыли из далекой страны Абиссинии. Монахи привезли с собой книги на диковинном языке, странные предметы черного дерева и одежду из тонкой кисеи. Настоятель монастыря, архимандрит Софроний, повелел выделить для этих вещей одну из комнат петровского домика, так как не был уверен в благости привезенного и не хотел допускать их в обитель.

Монахи ежедневно бывали в «кабинете» — так они нарекли эту комнату. Они составляли словарь, писали отчет о своем пребывании в Абиссинии и не замечали Маслоедова, тенью шмыгавшего из комнаты в комнату. Он был для них такой же деталью интерьера, как трубка Петра Первого или портрет арапа Ганнибала на стене.