Дело о пропавшем талисмане - [52]

— Простите, а зачем Иловайский оставлял Мамонова у себя? — спросила я.

— Он был студентом Московского университета, из семьи мелкопоместных дворян Пензенской губернии. Однажды по глупости ввязался в какую-то анархическую стачку, его поставили под надзор полиции, и Мамонов решил, что ему лучше будет год отсидеться в каком-нибудь тихом месте, недалеко от Москвы. К родителям ему ехать не хотелось, вот он и решил попытать счастья у шапочного знакомого. Мамонов поведал ему о своих бедах, и Сергей Васильевич, добрейшей души человек, предложил студенту пожить у него. Это было еще до женитьбы на Марине Викторовне. Тому понравилось, и скоро год, как он живет у нас…

Карпухин неожиданно замолчал. По его породистому лицу пробежала рябь — он вспомнил, что героя его рассказа нет в живых.

— Продолжайте, Иннокентий Мефодьевич, — попросила я, — мне очень интересно вас слушать.

— А зачем вам все это, Полина? — спросил он. — Вы же залетная птичка. Прояснится дело, и поминай, как звали.

— Вот спасибо! — засмеялась я.

— За что? Вы на «птичку» обиделись?

— Нет, ну что вы, месье Карпухин, совсем наоборот. Вы сейчас полностью обелили меня в своих глазах. Нутром поняли, что не я являюсь причиной здешних трагедий, раз решили, что полиция меня не схватит с поличным.

— Полина, милая, сколько вас можно просить? — придвинулся он ко мне поближе. — Называйте меня ласково… Кеша…

— Votre conduite est ridicule![35] — возмутилась я. — Может, вы и уверены, в том, что я не убийца, но я, в отличие от вас…

Тут я запнулась, поняв, что допустила бестактность.

— Продолжайте, Полина, — мягко ответил он, впрочем, не отодвигаясь от меня и не возмутившись ни на грош. — Вы считаете, что это я убил несчастных супругов Иловайских и вместе с ними Мамонова?…

— Пусть полиция считает, — предприняла я попытку высвободиться из его объятий, — а я погожу.

— Нет уж, Полина, вы меня жестоко обидели, и я требую удовлетворррения! — прорычал он, наклоняясь ко мне.

— Вы понимаете, что ваши слова звучат двусмысленно.

— Они звучат именно так, как я хотел бы, чтобы они звучали, — его рука уже ласкала мою грудь, и я не могла выскользнуть из его крепких объятий. И где-то в глубине таилась мыслишка: действительно ли я хочу освободиться? Ничего не имея против Карпухина, как любовника, я все же не могла позволить себе лечь в постель с убийцей. Внутренние принципы заставляли меня сопротивляться, хотя я была уверена, что для некоторых особ с довольно извращенным вкусом подобное знание вызвало бы только прилив сладострастия.

— Нет и нет! — решительно оторвала я его руки от себя. — Докажите мне, что вы не убийца, а потом посмотрим. Но ничего вам обещать не собираюсь!

— Хорошо! — согласился он и как-то сразу посерьезнел. — Вы мне нравитесь, Полина, и я докажу вам, что убивать Иловайского мне не было никакого резона.

— И Мамонова с Мариной, — напомнила я.

— Вот уж не знаю, — растерялся он. — Нет у меня к ним ни особенной злости, ни зависти. Повода нет. С чего бы мне их убивать? Идемте же поскорей, пока нас не хватились.

Карпухин повел меня в библиотеку, куда, впрочем, я и собиралась. Если бы он не перехватил меня на полпути, давно бы уже сидела в уютном кресле и читала. Мы вошли; он, не обращая внимания на полки с книгами, подошел к высокому бюро, заваленному потрепанными журналами, и отодвинул его в сторону. За ним оказалась небольшая, скрытая в стене дверка, обклеенная теми же шпалерами, что и на стенах библиотеки.

— Там вдвоем тесно, — предупредил меня Карпухин и полез вовнутрь. — Подождите здесь, покажу нечто интересное.

— А что там? — поинтересовалась я, ничуть не раздосадованная тем, что мне нужно остаться снаружи. Лезть куда-то, да еще в обществе Карпухина, мне не хотелось.

— Воздухозаборная труба. Проходит между библиотекой и гостиной на первом этаже, — донесся его приглушенный голос из-за дверцы. — Сейчас. Вот, смотрите, Полина.

Он, пятясь, вытащил из узкого отверстия какой-то странный аппарат в жестяной коробке с валиком, иголочками и металлическими скобами. Аппарат был покрыт махровыми фестонами пыли, и я не поняла, что именно находится в руках у Карпухина.

— Что это? — удивилась я чудному аппарату.

— Фонограф! — гордо ответил он. — Изобретение американского ученого Томаса Эдисона. Говорящая машина!

Подойдя поближе, я обтерла пыль с коробки и прочитала: «Казань, Проломная улица, музыкальный магазин и склад „Изделия акционерного общества Граммофон“ братьев Половниковых».

— Кажется, я такой видела, — выразила я сомнение, — но тот был с трубой-тюльпаном. Где она?

— Труба не влезла бы, — авторитетно заявил Карпухин. — А фонограф в самый раз, хоть звук немного глуше.

— Покажите, как это работает, — попросила я.

— Пожалуйста, — Карпухин покрутил ручку, валик завертелся, иголочки запрыгали, и знакомый мягкий, словно под сурдинку, голос произнес: «Здравствуйте, дамы и господа! У вас уже ночь? Вы не спите? Мне не видно, чем вы занимаетесь».

— Боже! — ахнула я. — Это же Пушкин!

— О чем вы, Полина? Какой Пушкин? Это Мамонов наговорил, изменив голос, а никакой не Пушкин. Вы же образованная дама, в институте учились, а верите в пустяки!