Дело о гибели Российской империи - [22]

Как думский оратор он был, несомненно, выше своих думских оппонентов, и если бы он не был связан по рукам царскосельской распутиновщиной и ставленниками оттуда, он несомненно наладил бы правильно конституционный режим. Но его сторожили с двух концов.

Богров, не то социал-революционер, не то ставленник «темных сил», а может быть, одновременно и то, и другое, ухлопал его в Киеве в театре на парадном спектакле на глазах царя, при наличии усиленной охраны. Смерть эта вызвала ликование среди революционеров, избавила левых думцев от сильного противника, но не слишком огорчила, как говорили, и царя.

Государственная дума

Первая Государственная дума, появившаяся в ходе революции, в 1906 году, доказала полное отсутствие наличности у ее членов малейшего политического такта и смысла. Разве так овладевают властью и делаются органически необходимыми для страны и народа?.. При налаженном уже конституционном режиме декоративный С. А. Муромцев выглядел бы отличным председателем-законником Думы, но тут он был лишь жалким статистом, захваченным странствующей труппой, желавшей революционизировать страну, исключительно ради его почтенной осанки, внушительного вида и голоса, и писал, и говорил все, что ему суфлировали.

До чего натиск печатный и словесный сбивал в то время с толку людей, по-видимому, даже установившихся в своих политических (если только таковые у них были) взглядах, можно отчасти судить по следующему примеру.

Ф. H. Плевако, прославленный московский оратор, попал во Вторую Думу. Любитель русской (даже славянской) старины и церковности, казалось бы, имел же свои, хотя бы бытовые, если не устои, то вкусы.

Во время думской сессии он жил в Петербурге и бывал у меня. Однажды с очень озабоченным видом он ходил у меня по кабинету и о чем-то раздумывал. Я его спросил, что его так заботит. Он признался, что обдумывает форму ограничения царского титула. Известная думская партия желает внести предложение о видоизменении царского титула, чтобы подчеркнуть, что он уже не абсолютный русский царь Божией Милостью, а ограниченный монарх.

Я широко, вопросительно открыл на него глаза. Он показался мне и очень постаревшим, и как бы уже утратившим всю свежесть своего если не ума, то талантливости и чутья.

«Что Вы на меня так смотрите? Вот придумайте, как это надо урезать…»

«Я бы, наоборот, прибавил бы что-нибудь к прежнему титулу в ознаменование дарованной конституции, – ответил я. – И царю было бы лестно, и цель была бы достигнута».

Но Ф.H., уже достаточно навинченный, не хотел понять: «Тогда уцелеет самодержец». – «И чудесно, на бумаге пусть себе уцелевает, архивная справка ничему мешать не должна, важно фактическое содержание в объеме власти. Чем меньше даете власти, тем пышнее, усерднее возвеличивайте титул монарха, а не поступайте наоборот. Титул монарха любой страны должен быть квинтэссенцией его послужного списка, не только в настоящем, но и в прошлом… И отставного генерала Вы называете превосходительством, а ведь все его генеральство только в том, что он в казначейство за пенсией для моциона пешком ходит».

Ф.Н. задумался, но вскоре оживился: «Пожалуй, Вы правы… Дело не в титуле!»

Как решился вопрос об ограничении царского титула в думской партии, не знаю, вернее, не помню, но недоставало бы только, чтобы из-за этого была разогнана Вторая Дума. Если так, туда ей и дорога…

* * *

Действовавшая в годы войны с Германией Четвертая Дума вначале не поддавалась явно революционному настроению, но стенобитно, по раз налаженному методу, била все в одну и ту же точку – дискредитирования власти.

«Приличные» министры (вроде Трепова, Игнатьева) не выдерживали пробы ни в Царском, ни в Думе. Не успев прикоснуться к власти, они уже ее утрачивали. В сущности, царила уже глухая анархия. Каждый случайный у власти тянул в свою сторону и тут же шлепался при малейшей натуге.

Революционные элементы всюду закопошились. «Тыловые воины» в разных организациях, «усталые от монотонной войны», почуяли приближение момента, когда они понадобятся для более активных выступлений.

Еврейский вопрос, особенно ввиду начавшихся нередко своекорыстных облав на «пораженцев» и «хищников тыла», принял характер весьма острый, отчасти властный, благодаря денежному могуществу затронутых лиц.

Физиономия Государственной думы с каждым днем, почти с каждым часом меняла свое выражение. Родичев, Маклаков и сам Милюков не оставались более единственными «властителями» ее заветных дум. Пуришкевич перестал балагурить, а там и вовсе скрылся на фронт в качестве заведующего санитарным отрядом, проявив на этом поприще массу доброй воли и энергии.

На «боевых заседаниях» Думы, а они теперь почти сплошь стали «боевыми», первыми запевалами уже являлись такие левые, как Чхеидзе, Церетели и, конечно, Керенский, который ранее и в качестве думского оратора имел лишь посредственный успех.

Интеллигенция

В подготовке «Великой революции» 1917 года участвовали, несомненно, не одни революционные элементы, которым она снилась как источник свободы, медовых рек и кисельных берегов и которые считали период войны единственно подходящим для ее успеха. Кроме них, едва ли не видели в революции спасения, с совершенно иной точки зрения, все реакционеры, германофилы и изнервничавшееся, интеллигентное еврейство, желавшее, наконец, стряхнуть с себя ярмо неравноправия.