Дело о бюловском звере - [26]

— Дьявол их всех побери, — процедил он сквозь зубы. — Превратят этих бедняг в опиоманов.

Поразмыслив, взвесив все «за» и «против», Иноземцев решил уничтожить снотворное. И принялся пузырек за пузырьком разбивать дорогое лекарство о край стола: стекло было прочным, просто так его не одолеть. Вот опустел первый ящик — пол покрылся влагой, блестят осколки, в воздухе повис дурманящий аромат. Иван Несторович снял сюртук и, отбросив его в угол подальше, принялся за второй.

— Все уничтожу, — бормотал он в ярости, — ничегошеньки не оставлю. Посмотрим потом, захотят ли больные остаться здесь по собственной воле. Сами признаются, что здоровы, удерут — только пятки сверкать будут.

Оставался последний ящик, стало жарко и душно. Иноземцев сбросил жилет, засучил рукава и притянул короб к себе.

— Сколько же здесь этой гадости. И ведь ни аспирину, ни йоду не прикупили. Только лауданум, — неистовствовал он.

От дурманящих паров закружилась голова, тошнота подступила к горлу. Он снова зашелся сухим кашлем. Из рук выпали еще два пузырька — последние, слава богу. Иноземцев застыл, глядя, как оба брякнулись об пол. Тут его осенило: ведь он взял с собой точно такой же пузырек с даурицином, который собирался подвергнуть бромированию. И позабыл о нем. А сейчас вот вспомнил!

— Болван! — вскричал он, со всего размаху шлепнув себя кулаком по лбу. В кулаке был зажат осколок горлышка, тонкое стекло рассекло бровь. Иноземцев подскочил и, ухватившись за рассеченное место, зашипел от боли.

Оттер кровь рукавом, кое-как нацепил жилет (получилось наизнанку). Сюртук надевать не стал, просто скомкал, сунул под мышку и поспешно стал подниматься. Но сегодня все было не слава богу — на пятой ступеньке нога соскользнула, и он едва не рухнул. Большой ржавый гвоздь разодрал рукав сорочки.

Весь в пыли, в изодранной одежде, с расшибленным лбом, он помчался в палату, где давеча вытряс на пол содержимое медицинского чемоданчика. Нашел драгоценный даурицин, стал заталкивать инструменты обратно, но те не желали помещаться. Тогда он завернул часть в сюртук, схватил все в охапку и уже было направился к двери, как на пороге появилась фельдшерица — немолодая особа с темной косой, спускающейся из-под белой косынки.

— Где у вас здесь лаборатория? — выдохнул доктор.

— Напротив аптеки-с, — учтиво ответила та, нисколько не смутившись, не удивившись и не испугавшись. — Идемте, я покажу.

Лицо ее было до того спокойным, словно ей каждый день приходилось видеть, как доктора, между прочим окончившие академию, и не бог весть какую, а Императорскую военно-медицинскую, носятся, будто полоумные, в перепачканном жилете наизнанку, с рассеченной бровью, с чем-то бесценным, завернутым в пыльный сюртук. Она ни о чем не спросила, а Иноземцев и рад был.

Лаборатория оказалась чистенькой, опрятной, с необходимым инвентарем. Были здесь и инструменты: несколько видов скальпелей, зонд, трубка для интубации, крючки и два пинцета в небольшом стеклянном шкафу. Все лежало на своих местах. Казалось, ни к чему здесь никто никогда не прикасался, только изо дня в день смахивают пыль отовсюду сердобольные сиделки.

Вывалив свои инструменты на стол, Иноземцев с досадой обнаружил, что потерял очки.

— Поищите… — Он потер переносицу. — Поищите мои очки.

Фельдшерица склонила голову и вышла.

Итак, теперь надобно вспомнить, как он сотворил луноверин. Что сделал в самом начале?

— Так-с, нужны треножник и горелка, — бормотал он под нос. — Ангидрид, кажется, еще оставался, а хлорид аммония найдется и здесь, ведь должен быть! Как без нашатырки-то?

Треножник отыскался, в качестве горелки Иноземцев воспользовался низенькой керосиновой лампой. Водный раствор аммиака невозмутимая фельдшерица подала вместе с очками — решила, видимо, вопреки призрачному уставу больницы забыть о своих обязанностях и поассистировать Иноземцеву. Уж очень он, верно, забавно смотрелся, суетясь вокруг стола. На самом же деле фельдшерица обязана была всего лишь присматривать за доктором и не дать ему наделать новых глупостей.

До самого вечера даурицин коптился с уксусным ангидридом на язычке лампы. Уже начали гореть стенки чаши для выпаривания, но на деликатные замечания фельдшерицы Иноземцев все отмахивался. Пока есть время, он решил занести все произошедшее в дневник. Взъерошив волосы, лихорадочно пыхтя и шевеля губами, он чиркал, чиркал, пока в нос не ударил запах гари.

— Черт! Лейте раствор аммиака! Что вы смотрите на меня? Давайте же, смелее. Чувствую, выйдет у нас луноверин. В тот день я точно так же едва не получил вместо нового вещества пепел и угольки. О, да здравствует наука! Получилось! Кристаллики идеального розового цвета. Вы видите? Они начинают проявляться сверху…

Иноземцев собрал несколько и принялся готовить раствор.

— К чертям предрассудки и страх, — бубнил он. — Как вас зовут?

— Акулиной Ивановной, — чуть улыбнулась фельдшерица. Но улыбка быстро сошла с ее лица, когда доктор втянул раствор в шприц.

— Ну, Акулина Ивановна, вы присутствуете при историческом событии! — И всадил укол в предплечье. — Подохну, но выясню, что это за тинктура, — процедил он. Швырнул шприц в раковину и устало рухнул на стул. Одной рукой он уперся о столешницу, другую прижал к сердцу — оно, казалось, готово было вырваться из груди.