Дело Николя Ле Флока - [58]

Прием, оказанный английскими властями, возмутил Николя. Какой-то чиновник с бегающими глазками долго объяснял ему, как следует производить процедуру передачи задержанных, и настаивал на том, чтобы полицейская карета подъехала как можно ближе к крыльцу, дабы французы незаметно сели в нее, не успев пробудить гнев враждебно настроенной толпы, окружавшей участок. Но уже при подъезде Николя столкнулся с озлобленной, разъяренной массой портовой и уличной черни. Его появление вызвало бурю брани и проклятий, и он с трудом увернулся от пущенных в него комьев грязи.

Он нашел своих соотечественников в затхлой камере, истощенных, больных, в лохмотьях, заросших давно небритой щетиной. Капитана Беранже била дрожь, он плохо соображал, и Николя подумал, что подобным людям нельзя доверять деликатные поручения. Он стал вспоминать, что говорил ему Сартин об этом офицере, получившем в определенных кругах прозвище порочный фанфарон. Кажется, Беранже всегда был готов рискнуть всем, ибо терять ему было нечего, а следовательно, ради солидного вознаграждения он без раздумий соглашался на все. Распластавшись на земле, один из приставов бредил, другой, увидев Николя, зарыдал, и все они, обнимая его колени, наперебой умоляли его вызволить их отсюда.

Бесшумно покинуть полицейский участок не удалось. Ненависть черни к французам оказалась поистине безграничной, и на карету обрушился град камней и комьев грязи. Николя подумал, что этот инцидент наверняка дурно отразится на отношениях между обоими королевствами. Отказавшись сесть в отдельный фиакр, он, несмотря на риск потерять свой багаж, втиснулся вместе с бывшими узниками. Прибыв на набережную, кучер, ехавший впереди, с улыбкой протянул Николя его чемодан. Сердечно поблагодарив помощника д'Эона, он протянул ему гинею, но тот от денег отказался, зато с радостью пожал протянутую Николя руку. Откуда такое бескорыстие? Почему англичанин проявил к нему столько заботы и симпатии? Но времени для размышлений не осталось, и Николя прыгнул в шлюпку.

Опасаясь пропустить прилив, владелец приземистого рыбачьего судна приказал немедленно готовиться к отплытию.

Попутный ветер сопровождал их до самого Кале. На протяжении всего перехода Николя пришлось слушать бессвязные рассказы полицейских, прерываемые криками несчастного безумца. Постаревший и обогащенный опытом причастности к закулисным политическим интригам, комиссар Ле Флок ранним утром ступил на французский берег. Мысль о том, что он, возможно, является отцом четырнадцатилетнего мальчика, носившего имя его отца, маркиза Луи де Ранрея, и также имя его повелителя, короля Франции, не давала ему покоя. Сдав неудачников-полицейских на руки их портовым собратьям, он отправился на почтовую станцию, потребовал лучшего коня, и, пришпорив скакуна, помчался в Париж, куда ему хотелось добраться как можно скорее.

VII С НОГ НА ГОЛОВУ

Мы любим ложь с безумным пылом,

А к правде — льда мы холодней.

Лафонтен (Пер. О. Чюминой)

Вторник, 18 января 1774 года

Возвращение в Париж превратилось для Николя в настоящий кошмар. Лошади, которых он менял на почтовых станциях, обладали столь разными темпераментами, что он дважды вылетал из седла на дорогу, покрытую смесью жидкой грязи и ледяной крошки. Впрочем, коней он не винил, тем более что он всегда обходился с ними ласково и умел договориться с любой лошадью. Но из-за непрерывной череды дождей и туманов тракт превратился в призрачную тропу, скользкую и отливавшую льдистым блеском, слепившим уставшие глаза лошадей, и, те, испуганные, поскальзывались на замерзших лужах. Он останавливался только для того, чтобы слегка перекусить и поменять коня, и вновь пускался в дорогу, не думая ни о чем, отбросив все страхи, и сосредоточившись на одной только мысли — поскорее прибыть в столицу.

И вот в субботу утром он, добравшись до цели, свалился с коня во дворе дома на улице Монмартр, и мальчишки-подмастерья на руках отнесли его к нему в комнату. После долгих часов, проведенных в седле, он едва мог пошевелиться. Увидев, в каком он состоянии, все домочадцы пришли в движение: Чтобы стащить с него сапоги, Пуатвену пришлось их разрезать. Марион раздула огонь и поставила кипятить воду, а Катрина, бывшая маркитантка, много чего повидавшая на полях сражений, раздела его и, словно коня, обтерла жгутом, смоченным в шнапсе, а затем растерла одной только ей известной мазью, от которой по телу разлилось приятное тепло. Потом он заснул и, проспав двое суток, проснулся в понедельник утром. Чувствуя себя полностью отдохнувшим, он, голый по пояс, промчался через кухню, выскочил во двор, быстрыми движениями привел в действие насос и долго стоял под струей холодной воды, распевая во все горло. Произведя на кухне подлинное опустошение, он успел беззлобно поддразнить пришедших в смятение Марион и Катрину и поболтать о пустяках с господином де Ноблекуром. Его переполнял восторг блудного сына, вернувшегося домой, где его встретили с распростертыми объятиями, и он решил отложить разговор о серьезных вещах на потом. Чисто выбритый, причесанный и в свежей одежде, он пешком отправился в Шатле, где, как он знал, в этот час всегда можно застать Бурдо. В нем пробудилась жажда жизни, желание наслаждаться каждым ее часом; возрождение свершилось.