После происшествия на кухне он проникся к Криспи странной неприязнью и часто зло толкал её, проходя мимо, или норовил больно, с вывертом, ущипнуть за мягкое. Тиранил по мелочи, когда никто не видит. Криспи от случая к случаю успевала об этом забыть, но начала инстинктивно отстраняться при его приближении.
— Не приедет он! Поняла, ты, тупенда? Не-при-е-дет! Никогда. Вали, давай, отсюда, раздражаешь!
У Криспи внезапно как будто что-то оборвалось внутри. Какая-то ниточка, не дававшая ей окончательно утонуть в толще серого геля. Она запрокинула нечесаную голову, некрасиво и широко раскрыла рот и истошно, горестно на одной ноте заголосила:
— А-а-а-а-а!
В этом крике не было ничего осмысленного, никакого протеста или осознания — это была животная боль существа, которое само не понимает, почему ему так плохо.
— Вот же ты мудак, Кройчек! — укоризненно сказал Пётр.
— Ой, подумаешь! — отмахнулся тот. — Тоже мне цаца!
Криспи кричала и кричала, не останавливаясь и не замолкая, пока Пётр не сходил за серой тубой и не запихал ей в рот полную порцию геля. Девушка замолчала, подавившись, а прокашлявшись и проглотив гель, молча ушла в дом. С тех пор она больше не выходила на дорожку, потому что не помнила, зачем, куда и кто выходил. Лицо внутренней Криспи окончательно потерялось на дне серо-зелёной жижи, и даже смутного силуэта было не разглядеть.
— Шеф, ну где моя «Нива»? — нудел Кройчи. — И когда мы уже свалим отсюда? Чего мы высиживаем в этом срезе? Тут адски скучно, а без машины я даже к Севе сгонять не могу.
— Ты же не любишь работорговцев, — напомнил Пётр.
— Когда у них единственный во всём срезе бар с борделем, я готов сдержать свои чувства.
— На днях заберу «Ниву», — отмахнулся бородач, — не надо было на ней в овраг прыгать, не сломал бы лонжерон, каскадёр хулев. Отогнал твоим соплеменникам, обещали сделать быстро.
— Ой, я вас умоляю! «Соплеменники»… Это совсем другой клан, мы вообще не родственники.
— А как по мне, все вы на одно лицо. Хотя я тоже не понимаю, что мы тут делаем. Я даже не понимаю, что мы вообще делаем, шеф.
— Вижу, что не понимаешь, — внезапно снизошел до объяснений Андрей, — ты заметил, что я рейдерам рекурсор без ковчега отдал?
— Еще бы не заметить — это же из «Патра» ящик был. Вожу теперь ключи кучкой в пакете.
— Так вот — мы ждём.
— Чего?
— Ковчег экранировал рекурсор, без него он фонит на весь Мультиверсум. И кто бы ни был заказчик, мы скоро о нём узнаем.
— Как?
— Просто пойдём на шум. Поверь, шума будет много.
Когда в ворота гаража, запертые изнутри на толстый, продетый в ушки болт, заколотили кулаками, я был, мягко говоря, недоволен. Я матерился в поисках фонарика, который куда-то закатился, я матерился, когда обувался — идти босиком после работ по железу смерти подобно, я матерился, когда, шатаясь спросонья, пробирался вдоль стены, переступая через детали нивской подвески…
— Открой, это я! — заорал снаружи Йози. — Скорее!
— Йози! Третий час ночи! — я успел посмотреть на часы и был готов встретить его монтировкой в лоб.
— Открывай!
— Да сейчас, сейчас… — я, наконец, добрался до ворот, включил освещение и вытащил болт из проушины. За воротами тарахтел на холостых УАЗ.
Посмотрев на ввалившегося в гараж Йози, моментально проснулся — он был бледный, взмокший, с выпученными глазами. Его трясло так, что непонятно, как он вообще доехал.
— Возьми это! — он сунул мне в руки оранжевый пластиковый тулбокс. — Возьми и спрячь… Спрячь… В подвал… У тебя есть сейф?
— Йози, ты с дуба рухнул? Какой, нахрен, сейф, что мне в нём хранить? Носки?
— Нет, нет… Холодильник? — Йози натурально колотило. — Нет… Найдёт… Железо! Надо больше железа! Какой-нибудь железный ящик есть?
— Йози, да успокойся ты! Говори толком! Железа полно, сам знаешь, но в чём дело-то?
Йози несколько раз глубоко вдохнул, выдохнул и взял себя в руки.
— В этом! — он показал на коробку у меня в руках. — Это нужно спрятать, чтобы не нашли. У нас нашли, это кошмар…
— А теперь найдут у меня? И будет кошмар? Не, ну спасибо, конечно, ты настоящий друг…
— Послушай, — Йози схватил меня за рукав, — может, если закрыть в железный ящик, их не засекут. Ты бы видел, ЧТО за ними приходит!
Йози опять начала бить крупная дрожь и на лбу выступил пот.
— Я понимаю, что это опасно, но мне не к кому больше обратиться. Там женщины и дети!
— Так отдали бы, — я пожал плечами, — я не женщина, но тоже, в принципе, жить хочу.
— Нельзя, поверь мне, будет только хуже!
— Да что там — атомная бомба?
— Почти.
Мне надоела истерика, и я просто открыл тулбокс, отстегнув две хилые пластиковые защёлки. Внутри он был разделён на два отделения. В одном лежала примитивно исполненная фигурка, отлитая из какого-то тёмного металла с жирным графитным блеском. В другом — такая же, но белая, как будто фарфоровая. Основания обеих статуэток были цилиндрические и имели выступы и выемки, по которым можно было предположить, что они соединяются в одну.
— Это что за эфиопское народное творчество? — поразился я.
— Спрячь быстрее! — на Йози было стыдно и жалко смотреть, никогда не видел, чтобы кто-то так пугался. — Оно придёт сюда!