Дело Логинова - [72]

– Ты совершаешь ошибку, – не повышая голоса, констатировал Долинский. Он и не думал делать вид, что останавливает – рассчитывал, что я, как обычно, струшу и передумаю.

Я не передумал. Правда, сделав пару шагов, вернулся к столу, стоя доел последние три-четыре грибочка (правда же, хорошие!) под безразличный взгляд консильери и удалился из столовой.

– У себя? Один? – спросил я у Маши, врываясь в приемную ректора.

Секретарь перепугано кивнула, и я без дальнейших формальностей и без стука ворвался в кабинет Смагина.

За столом его не было, и я догадался, что он сидит в шкафу.

Этот шкаф в первый раз меня здорово удивил. Дело было еще когда Смагина только-только избрали на ректорство. Мы втроем с Долинским сидели в ректорском кабинете и обсуждали инициативы Вадима Васильевича, как вдруг тестю на нервной почве (валиум как раз закончился) захотелось есть.

– Андрей, мотнись за чем-нибудь вкусненьким, пожалуйста, – попросил он консильери, что меня сразу удивило: обычно он попросит Машу или, на худой конец, меня.

Я все понял через несколько секунд, когда Долинский, зловеще ухмыляясь, встал из-за стола, подошел к стенному шкафу, стоявшему боком ко входу, открыл дверь, шагнул внутрь и закрыл дверь за собой.

Секунд пять, если не больше, я тупо смотрел на шкаф, потом перевел взгляд на Смагина.

– А, ты же не знаешь, – невесело усмехнулся он. – Ну так подойди, заглянь!

– Там тайный ход в столовую? – предположил я, подходя к шкафу и открывая дверь.

Но в шкафу оказалось нечто более интересное – крутая лестница наверх, пройдя по которой, я увидел комнату пять на семь и застал в ней Долинского, копающегося в холодильнике. Помимо этого в комнатке был диван, журнальный столик, плазменный телевизор на стене и почему-то в углу лежал транспарант «10 лет ИПАМ». Как оказалось, это была ректорская комната отдыха, еще во времена Деда, и Долинский со Смагиным давным-давно о ней знали и регулярно ею пользовались.

Так вот, в шкафу я и застал тестя – он полулежал в кресле с выпуском «Форбс», на столике дымящаяся кружка чего-то желтого (бульон, что ли?), а фоном работал телевизор – документальный фильм про дикую природу.

– Чего явился? – недружелюбно приветствовал Смагин, блеснув на меня синими глазами поверх журнала. – Я тебя не звал. Совсем понимания субординации нет. Иди отсюда.

Терять нечего. Не уволит же он меня, в конце концов!

– За что вы с ней так? С Настей? Не могли другого придумать на это дело, да? Вы специально выбрали самого честного, принципиального и хорошего человека, чтоб его переломать? Чтоб доказать, кто здесь главный? Или это вы мне в пику делаете?

Ректор не стал ломать комедию. Он отложил журнал и встал.

Каким бы мой тесть ни был, но он точно не принадлежал к числу тех, кто переспрашивает, демонстративно закатывает рукава и драматично поправляет очки. В следующую секунду после того, как Смагин оперся на ноги, его громадная ладонь смачно влепилась мне в лицо, и я отлетел на метр. А едва я поднял глаза, он шагнул вперед, схватил меня за запястье, вывернул его в обратную сторону, завел руку мне же за спину, наклонил мой корпус на девяносто градусов и ударом колена разбил мне нос.

Это произошло так стремительно, я даже не вскрикнул. Выпав из заботливых рук ректора, я отступил к стене, держась за нос, затем поглядел на окровавленные ладони и снова на тестя. Бессильная злоба клокотала во мне, но я даже не знал, что сказать.

– Понял свое место, псина уличная? – прохрипел Смагин. – Я тебе устрою! Я тебе обеспечу будущее! Дрянь такая! Я тебя подобрал, воспитал, выкормил, пустил в свой дом, а ты разводишь тут…

Он снова замахнулся, но на этот раз скорее для острастки, и я пригнулся в ужасе и еще плотнее вжался в стену.

– Слушай меня, – молвил он вибрирующим голосом. – Ты можешь делать что хочешь: я спускал тебе все твои загулы, запои, всех баб из «Горячей точки» – думал, я не знаю, да? Я понимаю, что ты хочешь гулять и резвиться. Но к этой девке ты ближе, чем на вытянутую руку, приближаться не будешь. Я сказал! Спи с кем хочешь, но я не допущу, чтоб ты ушел из семьи. Если ты, Коля, сделаешь моей дочери больно, я тебя сломаю. Будешь на улице жить и бомжам свои тупые лекции читать.

Его лицо исказила гримаса отвращения.

– Пошел вон отсюда! Быстро и тихо. Если скажешь хоть слово, я тебя с лестницы спущу, своими руками – мамой клянусь. Ну! Пошел прочь!

Я не герой, не славный воин, не боец. Да и не знаю человека, который смог бы возразить ему – разве что Долинский или Вадим Васильевич. Выход был один: уходить. С позором, с разбитым носом, с руками, покрытыми собственной кровью.

Не знаю как, но я ухитрился пройти мимо секретаря, не напугав ее своим видом. Хорошо, что как раз шли занятия, никого в коридорах не было. У меня в тот день не было пар. Я умылся в туалете возле кафедры и убедился, что нос не сломан, а просто сильно ушиблен – Смагин не хотел, видимо, уродовать мужа своей дочери, и удар вышел на удивление техничным.

Нужно было выпить и расслабиться. Но ехать в клуб не хотелось: слишком фальшиво и карикатурно, хоть я, пожалуй, слишком сыт и стар, чтоб строить из себя Холдена Колфилда. И все же – ведь девочки делают свое дело, не задумываясь, кто перед ними… А я хотел почувствовать себя личностью. Меня несправедливо обидели, и нужна была настоящая поддержка. Не друзей, нет. Поддержка женщины.