Дело Ливенворта - [102]

«Хоффман-хаус»

1 марта 1876

Мистеру Хорейшо Ливенворту

Дорогой сэр, у Вас есть племянница, которую Вы любите и которой доверяете, которая стоит всей любви и всего доверия, которое Вы или любой другой человек может ей дать, так прекрасна, так очаровательна, так нежна она лицом, телом, манерами и речами. Но, дорогой сэр, у каждой розы есть шипы, и Ваша роза – не исключение из этого правила. Как она ни мила, как ни очаровательна, как ни нежна, она способна не только растоптать права того, кто доверял ей, но и разбить сердце, ранить душу того, с кем ее связывает долг, кого она обязана чтить и уважать.

Если не верите этому, спросите, глядя в ее жестокое, колдовское лицо, кто такой ее и Ваш смиренный слуга

Генри Ричи Клеверинг

Если бы бомба разорвалась у моих ног или сам нечистый явился по моему зову, я и то был бы поражен меньше. Не только имя, начертанное в конце этих удивительных слов, было неизвестно мне, но и все послание было написано так, будто его автор считал себя ее хозяином, а как вы знаете, я сам надеялся занять это положение. Несколько минут я простоял, терзаемый горчайшей яростью и отчаянием, но потом успокоился, сообразив, что вместе с этим письмом у меня в руках, в сущности, оказалась ее судьба. Другой мужчина, пожалуй, сразу пошел бы к ней и, угрожая передать письмо дяде, попытался бы добиться умоляющего взгляда, если не большего, но я… У меня были планы куда грандиознее. Я знал, что она должна оказаться в совсем отчаянном положении, чтобы я смог надеяться заполучить ее. Она должна чувствовать, что соскальзывает с края пропасти, чтобы ухватиться за первое же предложение помощи. Я решил, что письмо должно попасть в руки моего работодателя. Но оно было вскрыто. Как передать его в таком виде, не вызывая подозрений? Мне представлялся лишь один способ: сделать так, чтобы он увидел, как я его открываю, и решил, что я делаю это только сейчас. Поэтому я, дождавшись, когда он зашел в свою комнату, направился к нему с письмом в руках, по дороге отрывая край конверта. Развернув письмо, я бросил беглый взгляд на его содержание и положил на стол перед мистером Ливенвортом.

– Кажется, это личное, – обронил я, – хотя на конверте пометка не стоит.

Он взял его и, прочитав первые слова, посмотрел на меня. Видимо, убедился по моему выражению, что я не прочитал послание достаточно внимательно, чтобы понять его суть, и, отвернувшись, медленно дочитал до конца, храня молчание. Постояв рядом с ним минуту, я сел за свой стол. Одна минута прошла в тишине, вторая – мистер Ливенворт явно перечитывал написанное. Потом резко встал и вышел из комнаты. Когда он проходил мимо, я рассмотрел его лицо в зеркале. Выражение, которое я увидел на нем, ничуть не уменьшило родившуюся во мне надежду.

Последовав за ним почти сразу, я убедился, что он пошел прямиком к мисс Мэри, а когда через несколько часов вся семья собралась за обеденным столом, я, даже не поднимая глаз, почувствовал, что между ним и его любимой племянницей выросла огромная, непреодолимая стена.

Прошло два дня. Два дня, которые превратились для меня в одно долгое, непрекращающееся ожидание. Ответил ли мистер Ливенворт на письмо? Закончится ли все так же, как началось, без появления в доме самого загадочного Клеверинга? Этого я не знал.

Однообразная работа тем временем продолжалась, перемалывая мое сердце своими безжалостными жерновами. Я переписывал, переписывал, переписывал, пока мне не начало казаться, что жизненная сила выходит из меня с каждой каплей использованных чернил. Всегда настороже, всегда прислушиваясь, я не осмеливался поднимать глаза даже на необычные звуки, чтобы не показалось, что я наблюдаю. На третью ночь мне приснился сон. Я уже пересказывал его мистеру Рэймонду, поэтому не буду повторять. Однако хочу сделать одно уточнение. В разговоре с ним я утверждал, что у человека, который в моем сне поднял руку на моего работодателя, было лицо мистера Клеверинга. Я солгал. Во сне я видел собственное лицо, и это было самое страшное. В крадущейся по лестнице фигуре я, как в зеркале, увидел себя самого. В остальном мой рассказ правдив.

Это видение произвело на меня огромное впечатление. Что это было? Предчувствие? Подсказка, каким способом сделать это вожделенное существо моим? Была ли смерть ее дяди тем мостом, по которому можно было преодолеть разделявшую нас непреодолимую бездну? Я начал думать, что была. Я принялся взвешивать различные способы пройти по этой единственной дороге к моему элизиуму; дошел даже до того, что начал представлять прекрасное лицо, благодарно приближающееся к моему после неожиданного избавления от грозившей ей опасности. Одно я знал точно: если это та дорога, которой нужно пройти, по крайней мере мне было показано, как это сделать, и весь следующий день я занимался работой как в тумане, но сквозь туман этот снова и снова проступала фигура, воровато крадущаяся по лестнице и входящая с пистолетом наготове в комнату моего работодателя. Я даже несколько раз переводил взгляд на дверь, сквозь которую она должна была войти, думая о том, как скоро она отворится. О том, что этот миг уже близок, я и не помышлял. Даже после того, как в тот вечер я покинул хозяина, выпив с ним стакан хересу, о котором упоминалось на дознании, я и предположить не мог, как скоро все случится. Но когда я поднялся к себе, а спустя три минуты за моей дверью мисс Мэри прошла по коридору в библиотеку, я понял, что настала роковая минута, что там будет произнесено или случится нечто такое, что сделает этот поступок необходимым. Что? Я решил выяснить. Перебрав в уме различные варианты, как это сделать, я вспомнил, что вентиляционная труба, проходя через весь дом, выходит сначала в коридор между спальней мистера Ливенворта и библиотекой, а потом в гардеробную соседней с моей большой пустующей комнаты. Я тотчас пошел в ту комнату, занял место в гардеробной и почти сразу до меня донеслись голоса. Стоя в гардеробной, я слышал все так же хорошо, как если бы находился в самой библиотеке. И что я услышал? Достаточно, чтобы убедиться, что мои подозрения верны; что в этот миг решалась ее судьба; что мистер Ливенворт, очевидно во исполнение какой-то провозглашенной ранее угрозы, приступил к изменению завещания; что она пришла, чтобы просить о прощении и возвращении благосклонности. За что она просила прощения, я не узнал. О том, что мистер Клеверинг ее муж, не упоминалось ни разу. Я только услышал, как она говорила, что ее поступок был вызван минутным порывом, а не любовью, что она раскаивается и что у нее нет желания большего, нежели освободиться от всех обязательств перед человеком, которого она с радостью забудет, и снова стать для дяди тем, чем она была для него до встречи с этим типом. Я, глупец, подумал, что она говорит о простой помолвке, и слова ее зародили во мне безумнейшую надежду, но в следующее мгновенье ее дядя суровым тоном заявил, что она навсегда лишилась его благосклонности. Ее короткий горький возглас стыда и разочарования и тихая мольба о помощи прозвучали у меня в сердце похоронным звоном. Прокравшись обратно в свою комнату, я дождался, пока она вернулась к себе, и вышел в коридор. Спокойный, каким я был всю свою жизнь, я спустился по лестнице, точно так, как это виделось мне во сне, и, негромко постучав в дверь библиотеки, вошел. Мистер Ливенворт сидел на своем обычном месте и писал.