— Да, он достоин счастья! — повторял Володя и вспоминал летчика Пашу, Богословского, тетку Аглаю.
— И пусть ты вылечишь своих раненых, как ты вылечил нас!
— Вылечу! — клялся Володя.
— Возвращайся, доктор Володя!..
Кони храпели и пугались, народу становилось все больше и больше, а на выезде из Кхары Володя увидел отца Ламзы, который стоял над дорогой со своими охотниками. Их было много, с полсотни народу, и все они держали ружья на холках коней. Володю они встретили залпом вверх — один раз и другой, а потом их великолепные, маленькие, гривастые кони пошли вперед наметом, чтобы дальние кочевья готовились к проводам советского доктора Володи.
И кочевья готовились, и Володя Устименко всматривался в лица, тщательно вспоминая, кто был у него на амбулаторном приеме, кого он смотрел в юрте, кого оперировал, кого лечил в больнице.
Но никого разглядеть толком он не мог — теперь они все улыбались, а тогда, когда он имел с ними дело, они испытывали страдания. Теперь они вновь загорели и окрепли, а когда их привозили к нему, они были бледными и худыми. Теперь они сдерживали своих коней, а тогда они лежали, или их вводили под руки, или вносили на носилках. Разве можно было теперь понять, кому из этих всадников он «сохранил возраст»?
В сущности, это было неважно. Важно было другое — он делал тут свое дело. Делал всегда, делал всеми силами. И люди понимали это. Наверное, можно было оперировать лучше, чем он, но все-таки здесь он принес «некоторую» пользу.
«Некоторую! — думал Устименко. — Ерундовую! Но экспедиция доктора Баринова — разве это так уж мало? А я ведь частичка ее. Частичка всего вместе, частичка моей страны».
И смотрел вдаль, в горы, в ту сторону, где бушевала война и где его ждало дело, которому он служил.
Конец первой книги
