Дело Кольцова - [14]
— Граждане, приветствую вас в этом зале!
Море слушает и этого, опять стихает, не может сделать этого вполне и, не переставая, клокочет внутренним неугасимым гулом. Ловкие сплетения слов хитреца падают камешками в воду, пропадая и расходясь кругами по бурливой поверхности, не оставляя следов на ней. Еще всплеск — на гребне волны новая щепка. Член думы Керенский вытягивает сухощавый стан на чьих-то крепких руках и, напрягая усталое горло, морща бессонное лицо, выкрикивает стихии:
— То-ва-рищи!
Это слово теплее, нужнее, чем «граждане» и «молодцы-преображенцы». Стихия улыбается чуткому оратору, дарит его водопадом рукоплесканий, обволакивает медным грохотом Марсельезы. В восторге первого освобождения рабочие, солдаты хотят одарить и осчастливить каждого и особенно того, кто нежнее погладит могучую шершавую разогнувшуюся спину народа.
Рядом, за портьерой, совет рабочих депутатов сидит в длинной узкой комнате. Их тоже взмыла и пригнала сюда взбунтовавшаяся полая вода с заводов, из батальонов и морских экипажей. Можно задохнуться от тесноты и волнения на невероятном совещании, которое, постоянно прерываясь, длится уже вторые сутки. О чем говорят все они здесь, потерявшиеся от избытка чувств меньшевики, эсеры и трудовики?.. Говорят не о том, что хотят, не то, что нужно, ибо неизвестно в точности, что нужно в часы хлынувшего потопа и пожара. О чем думают молчаливые притаившиеся, пока немногие большевики?
Совет составляет порядок дня, а молодой солдат с порванным рукавом и красным бантом на штыке прерывает этот порядок:
— Мы для народа Финляндский вокзал захватили! Помощь нам требуется, господа депутаты!
Они обсуждают вопрос о политической эмиграции, а студент в простреленной фуражке кричит:
— Товарищи, назначьте нам санитарную комиссию, иначе революция погибнет!
Пламя жадно лижет эти сухие сучья, потухшие угли. Они накаляются, пламенеют и на глазах у самих себя облекаются в одежды вождей народа, трибунов, учителей и пастырей. Стихия бурлит, бьется, требует. Эта самая странная в мире революция, рожденная без плана, организации и без вождей, ищет лозунгов и людей. Ей нужны любимцы, избранники, кого можно обласкать, ободрить, приветствовать.
— Максим Горький! Горький!
Он сконфуженно протискивается, мнет барашковую шапку и раскланивается, стараясь скорее исчезнуть за дверью. Тогда толпа ищет другого и находит… Бурцева. Его сажают, окружают тесным кольцом и, молча, радостно разглядывают, не спуская жадных глаз.
— Я всегда работал в тени, не стоял в первых рядах революционеров, — скромно говорит бывший эмигрант и будущий собрат монархистов, потупив очки.
— В тени завсегда способнее, господин товарищ!.. — поддерживают окружающие.
В клетушке, именуемой «Бюро Печати», сбилась русская интеллигенция… Здесь тоже оглушение, растерянность. Вольные говорить что угодно, свободные от цензуры и запретов, эти люди и в пьяной радости, в неизмеримом восторге не обрели голоса, застрявшего в груди.
Герман Лопатин прижимает к седой бороде всех проходящих и, слезясь, бормочет:
— Ныне отпущаеши!
— Да-а!.. Кончилось. Сподобились увидеть конец.
Леонид Андреев теребит пояс и морщит брови. Резко подымает монаший лоб.
— Конец? Вы думаете? А по-моему — начало. — И левой рукой обвивая кольцом волосы вокруг пальца, показывает правой в окно. — Или, вернее, начало конца.
В окно синеют снега, разбуженные первым рассветом. Серая толпа солдат и рабочих снует у ворот, у моторов, у мешков и патронов. Новая освобожденность сделала их жесты твердыми, прямыми, нужными. Ушла вековая обреченность в шагах и словах. Эти уже хотят, ждут и будут добиваться. В спокойном, пока радостном ожидании — значительная и веская угроза.
Медные трубы внезапно грохочут, литавры сыплют битое стекло. Звонкий марш поет о легионах и полчищах, о страшных силах, сбегающихся на последний и решительный бой. Утро идет, снег тает.
В комнату «военной комиссии» ворвался Керенский. В дверях лицо его еще было смертельно-устало, сонно и безразлично. С первых слов оно стало напряженным, нервным, нахмуренным.
— Господа офицеры и вы, защитники революции! Только что мне сообщили, что на Забалканском проспекте темные элементы громят винные склады. Наш долг немедленно прекратить разбой, позорящий народное дело. Поручаю это…
Поперхнулся, прищурился на кольцо окружающих и предупредительно уронил высокому, красивому поручику с красной ленточкой на белом гвардейском кресте:
— Вам…
Потом, смутившись кожаной тужурки, добавил озабоченным хриплым шепотом, взяв меня за плечо:
— И вам. Надо следить, чтобы не было эксцессов и кровопролитий.
Выехали на трех грузовиках. Над колесами легли солдаты винтовками вперед. На всех перекрестках люди бестолково останавливали, просили подвезти и долго догоняли крича.
Рядом со мною паренек с Выборгской крепко держал девушку в платке, веселую и усталую. Оба хохотали при каждом толчке грузовика, когда обвисшие люди сваливались хворостом на дорогу.
С угла Литейного и Невского бежали нам навстречу в неистовой радости и энергии.
— Газету возьми-ите!
Соскочили с возбужденным галдежом, потащили с тротуара в машины тюки с номерами.
В декабре 1971 года не стало Александра Трифоновича Твардовского. Вскоре после смерти друга Виктор Платонович Некрасов написал о нем воспоминания.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.