Дело генерала Раевского - [61]

Мне, однако, не хотелось бы уходить в сторону от нашей юбилейной темы. Я хотел бы только подчеркнуть, что диктатором именно того типа и собирался, судя по всему, воссесть Пестель, истребив в Петербурге всю царскую фамилию, столь к тому времени нерешительную и вяло проводящую петербургскую по духу политику колоссальной новодворянской, я бы сказал, мафии.

6

Заканчивал своё выступление Перемен Викентьевич уже при потемневших окнах, в которые начали посвечивать ледянистые осенние звёзды. Гостей сегодня было больше, и потому выглядели все они разнообразнее, чем в прошлый раз, когда я покидал высокое наше собрание. В шахматы сегодня играли уже не за двумя досками. Телефон пускался в ход из квартиры реже, но звонили сюда чаще. Где-то в уголке трое затеяли какую-то недавно появившуюся заморскую игру в карты. Шуток вполшопота почти не было. А возле стола озадаченно и мрачно сгрудились человек пять. Они чувствовали себя непривычно не в силу своей какой-то неуверенности, скорее всего — по вынужденности что-то говорить. А говорить им явно не хотелось. Некоторые тайком поглядывали на стены либо на потолок, и озадаченность чувствовалась в их взглядах. Иногда они задавали выступающему кое-какие уводящие в сторону вопросы. Но субъект гнул своё. Поэтому в воздухе витало некое ощущение западни, из которой не было желания слишком боязливо выбираться.

— Вы мне задавали тут некоторые недоумённые вопросы наводящего характера, — говорил субъект голосом человека, завершающего длительный следственный процесс, — на некоторые вопросы я ответил, на другие могу, как говорится, в частном порядке, то есть приватно. А пока я подведу итог моим размышлениям. Первое: мог ли Наполеон выиграть войну против России? Нет. В полном смысле выиграть войну против России никогда никто не мог и вряд ли когда-нибудь сможет. Вспомним татар, шведов, турок... Наполеону с его ничтожной для таких масштабов армией это было не под силу вообще. И конечно же, таким людям, как Талейран, Меттерних и Александр Первый или хитрейший и умнейший актёр и акробат Кутузов, это было ясно с первых дней. Великий и гениальный Наполеон против этих перечисленных мною людей выглядел со своей безумной затеей просто мальчишкой. Здесь даже ничего не нужно было знать о знаменитом зайце на берегу Немана при переправе. Совершенно явно за спиною, вернее, над его спиной возвышался некто неизмеримо более могущественный и умудрённый многовековыми опытами многоходовых исторических комбинаций. Я уже не говорю о тактической изощрённости Кутузова, которая превосходит даже мудрецов Альбиона. Вот он несёт главную ответственность за миллионы солдат и простых селян да горожан, погибших в этой войне, вернее, в этих войнах. Ответственность этой фигуры ещё более страшная, чем ответственность Наполеона. В сущности, кто такой Наполеон? — Субъект театрально выпрямился, умудрённо закрыл глаза и сам себе ответил, глаз не раскрывая: — Наполеон всего лишь высоко и однобоко одарённый мальчишка-корсиканец из вырождающегося дворянского рода, отсюда его невероятная бесчеловечность и глупая спесь. Наполеон к тому же и дикарь, грабивший величайшие культурные сокровищницы мира, совсем не понятно зачем истреблявший прекраснейшие города и сёла, издевавшийся над судьбами миллионов ни в чём не повинных людей. У него даже не было идеи, во имя которой он совершает эти преступления. Как, например, у Гитлера. У Гитлера была безумная, но чёткая идея. История женитьбы на Жозефине Богарнэ и вся его связь с этой фактически публичной женщиной говорит о его дурном плебейском вкусе. Наполеон на самом деле был далеко не умным, но сильно чувствующим человеком. Он ощущал над собою эту страшную власть, делающую его вздорным, но послушным подростком: недаром временами его подушка под утро была мокрой от ночных слёз.

Кстати, невозможность Наполеоном выиграть войну понимал и Александр Первый, этот привередливый, но изысканный политик, личность, правда, трагическая. Не случайно Коленкуру он ответил на угрозу от Наполеона пойти войной: «Я буду отступать до Камчатки». Ни один государь ни одного уважающего себя государства, тем более религиозный и более того — православный, не рискнул бы так выразиться. Этими словами Александр как бы начертал стратегию и тактику будущей войны Барклаю и Кутузову. Всё дело в том, что Барклай слишком прямолинейно ей следовал, а Кутузов, привыкший всю жизнь лицемерить и делать вид, будто он всерьёз сражается с противником, провёл эту комбинацию так хитро, что до сих пор все или почти все думают, что Москву нельзя было спасти, а Наполеона победил этот лукавый царедворец. Так мы приблизились к сожжению Москвы... Прошу остаток из этой бутылки плеснуть мне в рюмку, — повелительно бросил Иеремей Викентьевич.

И ему этот остаток вылили в зелёную гранёную рюмочку, вслушиваясь в его слова внимательно. Субъект же пить не стал, а поставил рюмку перед собою.

— Пусть эта поставленная мне самим собою задача умалословит мою речь, — заметил он как бы мимоходом, — а то уж все засыпают. Итак. Я утверждаю, что главное лицо, заинтересованное в сожжении Москвы, был Ватикан, если его можно назвать лицом. Позиции Ватикана к началу XIX столетия в России были уже мощно унавожены отбросами слабосильного вообще и плохо организованного в мировом масштабе протестантизма. В середине XVIII века непобедимое в своей инертности и безграничной сопротивляемости российское православие перемололо и уже переваривало протестантов. Главный, хоть и вроде Наполеона мальчишествующий союзник, петербургская, так скажем, номенклатура хлынула в католицизм, ощущая в нём власть и силу, а главное — антинародную в тотальном её варианте духовную сущность оскопления населения. Они, конечно, эти знатные и развращённые петербургские чиновники, поднаторевшие делать перед царём вид, будто они что-то государственное делают, пример блестящий тому Кутузов, не догадывались, что сами-то они просто пешки в руках высокоизощрённых и высокообразованных иезуитов. Мешали старинные русские города во главе с Москвой, которые не успели добить ни Грозный наш Иван, ни Пётр не менее Великий. Эти города нужно было уничтожить, а на их месте построить другие, в духе той петровской новостройки на берегах Невы, на которую клюнули не только учёный Ломоносов, камер-юнкер Пушкин, за которого царь ещё при жизни поэта начал платить карточные долги... Это уничтожение старинных сел и городов должны были сделать сами русские. Так изящней, испытанней и безопасней. Во времена татар, Ивана Грозного и поляков русские всему миру продемонстрировали своё рвение к саморазрушению, а порою к самоистреблению. Нашли дурака Ростопчина и поняли, что никто хитрее циника Кутузова и успешнее фанфарона-губернатора этого не сделает.