Дело Гэлтона - [40]

— Не бензином, дурак.

— Не называй меня так.

— Почему? Ты одноглазый дурак, гамбургер, который раньше был быком. — Голос, говоривший это, был легкомысленный и бесцветный, бесчувственный и почти что бессмысленный. — У тебя есть оливковое масло?

— Дома сколько хочешь.

— Сходи и принеси масла. Я подожду тебя здесь.

Вероятно, я опять потерял сознание. Масло текло у меня по лицу, как слезы. Я вспомнил друга по имени Анжело, который делал масло из оливок, росших на его пригорке в долине. Мафия убила его отца.

Я увидел расплывчатое лицо. Это было лицо Кулотти с открытым ртом, наклонившееся надо мной. Я перевернулся с бока на спину и ударил его изо всей силы ногами. Попал ему пяткой в подбородок, и он упал. Что-то подпрыгнуло и покатилось по полу. Он поднялся и нагнулся ко мне, глядя одним глазом. Изо рта у него текла кровь. Он поднял мою голову и стукнул ее об пол. Я опять погрузился в темноту.

Со второй половины дня все складывалось для меня неудачно, а вечер оказался еще хуже. Кто-то разбудил меня своим храпом. Некоторое время я к нему прислушивался. Храп прекратился, когда я перестал дышать, и возобновился опять, когда задышал. Я долго не понимал, в чем дело.

Было много других, более интересных вещей, о которых стоило подумать. Блестящее пятно опять появилось. Оно двигалось, и мои руки двигались вместе с ним. Они дотронулись до моего лица. Мне это не понравилось, стало скучно. Мне всегда бывает скучно, когда сталкиваюсь с чем-то неприятным.

Я лежал в комнате. Комната была окружена стенами. В одной из стен было окно. Горы со снежными вершинами вырисовывались на желтоватом небе, которое вначале позеленело, а потом посинело. В комнате, как синий дым, царила полутьма.

Я сел на кровати, пружины заскрипели. Человек, прислонившийся к стене, которого я сразу не заметил, отошел от стены. Я спустил ноги на пол и повернулся к нему лицом, очень медленно и осторожно, чтобы не потерять равновесия.

Это был широкоплечий молодой человек с блестящими черными кудрями, прикрывавшими лоб. Одна рука его была на перевязи. В другой он держал револьвер. Его горящие глаза и холодный глаз револьвера смотрели мне в грудь.

— Хелло, Томми, — попытался сказать я, но у меня получилось: Хелло, Тауи.

Во рту у меня была запекшаяся кровь. Я попытался ее выплюнуть, но это вызвало цепную реакцию, и я снова повалился на кровать, рыгая и крякая. Томми Лемберг стоял и смотрел на меня.

Когда я успокоился, он сказал:

— Мистер Шварц хотел поговорить с вами. Не хотите немного почиститься?

— А где можно это сделать? — спросил я на своем непонятном жаргоне.

— Здесь по коридору есть ванная. Вы сами ходить-то можете?

— Ходить могу.

Но мне пришлось идти до ванной комнаты по стенке. Томми Лемберг стоял и смотрел, как я умываюсь и отхаркиваюсь. Я же старался не смотреть в зеркало, висевшее над умывальником. В конце концов я все-таки посмотрел в него, когда вытирал полотенцем нос. Один передний зуб сломан. Нос выглядел как вареная картошка.

Все это разозлило меня, и я пошел на Томми. Он отодвинулся, и я, потеряв равновесие, упал на колени. Он стукнул меня рукояткой своего револьвера по затылку. Мне стало так больно, что я испугался. Я встал, держась за раковину.

Томми смотрел на меня, возбужденно улыбаясь.

— Ведите себя прилично. Я не хочу делать вам больно.

— Как не хотел делать больно Каллигану. — Я говорил уже лучше, но глаза мои были не в фокусе.

— Каллиган? А кто это? Никогда не знал никакого Каллигана.

— И никогда не были в Санта-Терезе?

— Никогда. А где это?

Он провел меня по коридору и вниз по лестнице в большую темную комнату. Сквозь ее большие окна виднелись горы. Теперь они казались черными на темном небе. Я узнал эти горы. Они находились к западу от Рено. Томми включил свет, и гор видно не стало. Он прошел по комнате, как будто это был его дом.

Это, вероятно, была гостиная в доме Отто Шварца, но она напоминала скорее вестибюль отеля или комнату отдыха в учреждении. Мебель была расположена странными группами, покрыта пластиком, чтобы не испортилась. В одном углу стоял старинный бар и полки с бутылками. Патефон-автомат и электрическое пианино, стол с рулеткой и несколько игровых автоматов стояли у задней стены.

— Вы можете сесть, — сказал Томми, указав револьвером на одно из кресел.

Я сел и закрыл глаза, которые все еще были не в фокусе. Все, на что я смотрел, двоилось. Я боялся, что у меня сотрясение мозга. Я всего боялся.

Томми включил электрическое пианино. Оно стало играть мелодию песни об одном маленьком испанском городке. Томми сделал несколько па, повернувшись ко мне лицом и держа револьвер наготове. Он не знал, чем ему заняться.

Я стал мечтать, что он отложит свой револьвер и даст мне возможность поквитаться с ним на равных. Однако Томми этого не сделал. Он любил держать в руках оружие. Вертел его и так и сяк, глядя на свое отражение в стекле окна. Я начал составлять в уме черновик моего письма конгрессмену, выступающему за законодательство, запрещающее производство оружия, за исключением оружия для военных целей.

В это время в комнату вошел мистер Дж. Эдгар Гувер. Он, должно быть, умел читать чужие мысли, потому что он сказал, что одобряет мой план и намерен представить его президенту. Я дотронулся до лба. Он был горячий и сухой, как печка. Мистер Гувер исчез. Пианино продолжало играть ту же мелодию: музыку, под которую хорошо бредить.