«Дело Фершо» - [41]

Едва начало светать. Хотя шторы были раздвинуты, в углу комнаты над умывальником горела электрическая лампочка, помогая дождливому рассвету.

Мишель настойчиво искал, что сказать и к чему придраться.

Лина вылезла из постели, демонстрируя свои пышные белые бедра. Темные волосы падали на затылок, рубашка едва прикрывала ей живот. Так она и сидела, теплая и пышная, а потом, зевнув, обеими руками машинально почесала груди.

— Встаешь?

— Уже полдевятого.

Он хотел было возразить, но передумал. Все было слишком очевидно н совпадало с подлинными причинами его дурного настроения.

Почему она, любившая понежиться в постели, теперь поднималась так рано? Со дня возвращения Мишеля она вместе с ним шла завтракать за круглым столом под портретом покойного капитана Снука. Мишель догадывался, что точно так же Лина поступала и накануне, и два дня назад.

Воздух в комнате был холодный и влажный. За окном прилив достиг крайней отметки. Он знал теперь, что такое коэффициент прилива, немало наслышавшись об этом внизу. Ветер дул с моря. До того как добраться сюда, он уже погулял по обширным пляжам Бельгии и словно пожелтел от песка и водяной пыли. Стоявшие на якоре суда казались чернее обычного.

— Посмотри-ка, Лина…

— Погаси свет. Не могу же я подойти к окну совсем голая.

— Ты не голая. Ты в рубашке.

У нее не было халата, и она набросила пальто. Испытывая чувство досады — он считал, что в нем она выглядит бедной родственницей, — Мишель проворчал с еще большим недовольством:

— Смотри.

На улице тоже горели лампочки. Очень сильные дуговые лампы раскачивались над набережной, вагонами и складами.

— На что смотреть?

— Возле четвертого судна с названием красными буквами, которые трудно разобрать.

Она увидела возле причального кнехта Фершо, разговаривающего с мужчиной, должно быть, капитаном судна.

— Ну и что?

— Вот уже в третий раз он потихоньку уходит из дому до того, как мы встанем.

Почему это беспокоило его, хотя он знал, что Фершо встает рано, иногда среди ночи? Разве не поступал тот точно так же в Кане и в «Воробьиной стае»?

Всякий раз было слышно, как он встает и одевается.

Мишелю хотелось подняться и последовать за ним. Возвращаясь к завтраку, Фершо ни разу не обмолвился о своих утренних прогулках.

— Знаешь, что он замышляет? Он ведет переговоры, чтобы уехать. И когда почувствует, что запахло жареным, однажды ночью скроется, а мы, проснувшись, никого не обнаружим.

— Я уверена, что он так не поступит.

— Ты думаешь, его волнует наша судьба?

— Не знаю.

— Тогда что ты имеешь в виду?

Уступая ему, чтобы избежать сцены, в точности как прежде поступала его мать, она направилась к умывальнику, прошептав:

— Ровным счетом ничего, Мишель.

— Ты убеждена, что он не уедет без нас?

— Сама не знаю, почему я так сказала. Такое у меня впечатление.

— Тогда почему он прячется?

— Он не прячется, раз мы видим его из окна.

— Может быть, ты думаешь, что этот человек способен на какие-то чувства, на привязанность, дружбу, даже благодарность? Он нуждается во мне, да! Он нуждается в нас. Но как только мы будем ему не нужны…

Она слила грязную воду в ведро, снова налила воду в таз, спустила бретельки рубашки, придерживая их под грудью. Закурив первую сигарету, ища и не находя подходящего повода для ссоры, Мишель стал расхаживать по комнате. Шум его шагов раздавался по всему старому дому. Устроившись у окна, Мишель продолжал наблюдение, что-то ворчал и снова принимался ходить по комнате.

— Госпожа Снук опят сделает тебе замечание. Она ненавидит шум.

— Разве я не у себя в комнате? Я что, не имею права пошевелиться?

— Спустись подышать воздухом.

Она знала, что после чашки кофе и глотка воздуха его дурное настроение пройдет. Однако Мишель цеплялся за него.

— Подумать только, что мы снова весь день будем играть в белот! И даже ты научилась! Сколько раз я тебе предлагал…

— Мишель!

— Что еще?

— Может быть, ты ревнуешь?

Он злобно усмехнулся:

— Что ты сказала? Я ревную к этому старому маньяку? Нет, бедненькая моя, я не ревную. Только…

Только все было именно так. Но терзала его не любовная ревность, как думала Лина. Женщины не способны вообразить себе что-то иное. Он и представить себе не мог Лину в объятиях Фершо, хотя такая картина вряд ли могла его как-то шокировать. Все было куда сложнее и серьезнее. С тех пор как они все трое жили в такой близости друг от друга, Мишель хмурился раз сто на дню.

Boт и теперь он подумал: отчего Лина, встав так рано, столь поспешно одевалась, чтобы спуститься вниз, вместо того чтобы, как обычно, бесцельно бродить по комнате?

Разумеется, она не влюблена в старика. Она хочет быть ему приятной. И чтобы доставить ему удовольствие, научилась играть в карты, Накануне, в те редкие минуты, когда они оказались вдвоем — кроме ночи, им теперь редко это удавалось, — Мишель сказал:

— Я уверен, что он боится!

Чувствуя, что Лина ему не верит, он упрямо продолжал:

— Когда его не знаешь, когда пытаешься понять его, читая, что о нем пишут в газетах, то ошибаешься, полагая, что это замечательный человек…

Однажды они отправились купить какую-то мелочь и остановились перед убогой витриной галантерейщика.

Именно там — он это хорошо запомнил — Лина заявила ему с неожиданной твердостью: