Дело было в Педженте - [17]

— Отца убил моего… В спину, когда он молился.

Саид помолчал немного, потом медленно, стараясь не напрягать пораненную ногу, поднялся.

— Пойду, — сказал он.

— Ну что ж, счастливо, — протянул ему руку Сухов».

Из фрагмента киноповести видно, что Саид не дает сведений о том, кто его закопал; ничего не говорит он и о баранах, зато сообщает как был убит его отец. Нет здесь и нравственной оценки действий Абдуллы и Джавдета, с которой нас знакомит в фильме Саид (“Джавдет — трус, Абдулла — воин”). Кинорежиссер тоже художник и имеет право на свое прочтение образов киноповести. Но здесь случай особый. Кинорежиссер Мотыль прочел только сюжет, ему недоступна “подводная часть информационного айсберга” и потому на уровне первого смыслового ряда он действует логически безупречно: раз Джавдет убил отца Саида в спину, значит он трус. И даже если Мотыль не хотел заниматься религиозной пропагандой в атеистическом государстве («Отца убил моего… В спину, когда он молился»), то и в этом случае он подменил Идею (пусть и неприемлемую, а скорее непонятную) навязыванием меркантильных соображений и кровной мести как причины конфликта, что аукнулось спустя десятилетия Чеченскими событиями.

Там Кремль тоже совершил подмену: Дудаев и К^{были приведены к власти окружающими Б.Н.Ельцина демократизаторами (Бурбулис и др.) потому, что прежнее партийное руководство Чеченской автономии в событиях 18 — 22 августа 1991 г. поддержало ГКЧП, т.е. государственное единство и территориальную целостность СССР против сепаратистского Кремля. Отказавшись от Идеи, — получили разнородный бандитизм с обеих сторон линий фронтов чеченских событий.}

Но если художник кроме — символов, способен видеть и явления, на которые символы указуют, то он поймет, что Саид и Джавдет — символы двух противоположных сторон одного и того же явления — ислама. Саид — образ коранического ислама, а Джавдет — образ исторически сложившегося ислама. Для обыденного сознания они неразличимы, поскольку представляют собой единство и борьбу противоположностей. В процессе их противостояния исторически сложившийся ислам постепенно поглощается кораническим исламом. Поэтому в конце фильма, когда Сухов спрашивает Саида, не помочь ли ему с Джавдетом, тот отвечает совершенно правильно:

— Нет, Джавдет мой. Встретишь — не трогай.

Но и четыре барана появились в процессе киносъемок не случайно и не бессмысленно. Они своеобразный символический пароль доступа в систему мировоззренческого калейдоскопа тех, кто остается на позициях библейской нравственности. Неизвестно, кто конкретно из представителей съемочной группы предложил добавить “четырех баранов”, но трудно поверить, что изменения не были согласованы с кинорежиссером. Потом, в сцене с динамитом, в дополнение к трем старцам В.Ежова и Р.Ибрагимбекова, на экране естественно появится четвертый старец Мотыля, как логическое выражение его калейдоскопического мировоззрения.

Кто же отец Саида, который был другом отца Абдуллы, и почему Джавдет убил его в спину, когда тот молился?

Коранической концепции единобожия предшествовали концепции многобожия ведически-знахарской культуры, религиозную основу которых составляли либо вера в зверинец богов, как это было в Древнем Египте, либо вера в пантеон человеко-богов, как это было в Древней Греции и Древнем Риме. Такие религии атеистичны, поскольку отрицают единого Бога Творца и Вседержителя и сами творят богов по своему нраву, образу и подобию, придавая им черты характера зверей и людей.

Библейская концепция занимает меж ними промежуточное положение: по оглашению в ней декларируется приверженность к религии единобожия, а по умолчанию через искажения откровений обращавшихся к Богу по совести пророков приписывается Богу логика поведения и не самые лучшие нравы людей, что превращает исторически сложившиеся и иудаизм и христианство в религии атеизма. Коран напоминает, что всем пророкам от Адама, Ноя, Авраама до Мухаммада давалось одно и то же знание о Боге Едином — Творце и Вседержителе. Но нравственность общества, в котором Мухаммад проповедовал Коран, не могла измениться в одночасье, и естественно, продолжительное время оставалась подспудно библейской, что означало: исторически складывающийся ислам отличался от ислама коранического и формировался как ритуально своеобразная форма библейского толпо-“элитаризма”. Можно даже сказать, что он долгое время оставался повязанным нравственным эгоизмом в библейском выражении. Поэтому в фильме связанный и закопанный Саид и есть по сути своей Джавдет — образ исторически сложившегося ислама: иными словами, Джавдет = Саид + путы + песок, в который он зарыт. И по существу Сухов прав: своим вопросом «давно обосновался?», с возвратной формой глагола с частицей «ся», — буквально утверждая, что Саид сам себя спутал и закопал.

После этого становится понятной и фраза Абдуллы при его первой встрече с Саидом: “Мой отец был другом твоего отца”.

Люди, принимавшие ислам после смерти Мухаммада, — это были те же самые люди, которые жили за столетия до и столетия после Мухаммада в смысле объективной нравственности, которую они несли и воспроизводили в обществе в преемственности поколений. Могли ли они отличить исторически складывающийся ислам от того ислама, который провозглашался Кораном? Нет, ибо в Коране прямо сказано, что Различение человеку дает Бог по его нравственности. И хотя принимавшие ислам искренне считали себя мусульманами, но не все из них по их объективной нравственности пребывали в кораническом исламе. Если бы это было не так, то исторически сложившийся ислам никогда бы не разделился на шиитов и сунитов, до сих пор доказывающих друг другу свою правоверность. Из тех, кто разделились, никто не правоверен, ибо в Коране, в отличие от Библии, нет основы для такого разделения и, если это происходит в реальной жизни, то в этом не вина Корана, а самих людей не преодолевших в себе библейской толпо-“элитарной” нравственности. В реальности же исторически сложившийся ислам — неотличим от ислама коранического для людей с неизжитыми остатками библейской нравственности.