Дело Бутиных - [2]

По-настоящему близок один матерый Зензинов, Михаил Андреевич. Такой, какой есть: со своими причудами, увлечениями, занятиями, преодолевающими и нужду, и болезни, и несчастья.

Нет, не только Михаил Андреич, но и Андрей Андреич, брат его, Сонюшкин отец, тесть твой, бывший тебе заместо отца родного…

Защемило сердце, щипануло глаза — и он припустил лошадь и понесся, не глядя на хлесткие, влажные ветви стланика и свисающие низко колючие еловые лапы.

Соня, Софьюшка… Любимая дочь Андрея Андреича, любимая племянница Михаила Андреича, милая и недолгая жена его, Михаила Дмитриевича, оставившая его вдовцом в тридцать лет…

Еловая ветка с разлету шибанула в лицо длинными острыми иглами.

Он снова, овладев собой, пустил лошадь шагом.

С живостью представился ему тот весенний апрельский день. Сколько цветов, веселья, надежд — день его свадьбы с Соней Зензиновой… Господи, мыслимо ли подумать, что всего четыре года назад он был так счастлив! Кто бы мог подумать, глядя тогда на Сонюшку, дышащую радостью, любовью, счастьем, что ее подстережет нелепая случайность. У рода Зензиновых словно проклятье какое — в молодых летах женщины становятся добычей смерти…

Вот и у Михаила Андреевича — сначала Лиза, аза нею вскорости Маша-

Но те слабые, хворые были, а Соня, Соня моя, — полная сил, здоровья, любви, счастья…

С горькой обреченностью проводил Зензинов в последний путь племянницу, крестницу свою, юную жену Михаила Бутина: «Роза цветет и благоухает недолго. Так и случилось с моей незабвенной Сонечкой». Никого не винил: ни Бога, ни судьбу, ни Бутиных…

А у Бутина — непроходящее, острое сознание вины. Того матерого медведя они подстрелили вдвоем, разом, но благородный Афанасий Жигжитов отдал шкуру Бутину. Лучше бы это благородство проявил Бутин! Но ведь Соня так хотела «медведя» себе под ноги, и он исполнил ее желание: собственными руками подстелил роскошный мех, где подстерегла ее иголка, оброненная ею же самой и вонзившаяся в ее бедную ножку. Так убитый медведь отомстил за смертельные пули Бутина и его друга.

Боль душевная была так непереносима, что он остановил у ручья лошадь, спрыгнул, присел у самой воды на камень, напился из горсти и обрызнул разгоряченное лицо студеной весенней водой… И стал вглядываться в собственное смутное отражение, проглядывающее в полой серо-зеленоватой воде.

Очень, очень переменился за прошедшие годы. Хотя бы с той поры, двенадцать лет назад, когда после смерти дяди Артемия братья напрочь ушли от Кандинских и заимели свое дельце. Все же и дом, и земля, и деньги, что получили в наследие от дяди, — разделили по-доброму, по-родственному, по-хорошему, согласно завещанию, — все это пошло впрок вкупе с небольшим нажитым капитальцем… Ну и как же ты выглядишь ныне, Михаил Бутин?

Он нагнулся, чуть не касаясь лбом зеркала воды: худощавое, отчетливо скуластое обличье; длинные, в прямом расчесе, густые волосы; хмурые, диковатые в узкой прорези глаза; черные усы, низко соединяющиеся с черной неширокой и ухоженной плотной бородой, за которую его прозвали Египтянином и Фараоном; твердо и решительно сомкнутые губы…

Ты уже перешел через многие утраты — матери, отца, дяди, сестры, жены… Ты готов грудью встретить новые несчастья и беды. Божьей воле смиренно противостоять волей своей. Однако ж быть одному не имея, опоры… Слабая женская рука, а сколь в ней утешной силы!

…Он поднялся с камня, попоил лошадь и снова вскочил в седло.

Как не угнетено твое сердце, а дела земные, дела текущие не могут ждать.

Вот хотя бы смета на год по Никольскому и Дмитриевскому приискам. Учесть и посчитать в точности все, что надобно приискам, чтобы пришло к сроку, к сезону, к намыву. Легко говорится! Взять Никольское. С ноября нынешнего года и по март следующего, на четыре зимние месяца, — сколь нужно? Двести человек! А с марта по ноябрь, с весны по осень — впятеро больше, дабы дело не стояло!

Ты-ся-ча работников! Хоть землю грызи, а раздобудь, привези, поустрой, одень да обуй, накорми и предоставь наилучшие условия для добывания столь необходимого фирме металла!

Так сколь же придется всяческих припасов на тысячу работников!

Муки яричной выйдет, считая по тридцать четыре фунта на рот, — все двадцать две тысячи пудов. Вот так Михаил Бутин, вот так, друг ситный, Михаил Капараки! Да ведь надо ж еще в запас муки накинуть хотя бы две тысячи. Если всерьез о людях и деле думать!

Далее: муки пшеничной, крупчатки, для служащих, для этих сорока человек, жалованье которых позволяет, а чувство превосходства принуждает по праздникам есть блины и пироги! Во всяком случае, не менее ста пудов завоза!

А рис для китайцев — едят они немного, но надо, чтобы они понимали, что о них думают, — шестьдесят пудов будет довольно.

Все? Как бы не так! А содержание шестисот рабочих лошадей? Это ж до сотни тысяч пудов сена да прочего фуража еще сорок тысяч! Лошадь на Руси пока еще главный механизм, его беречь надо!

А разного рода материалы, на поверхностный взгляд мелочные, пустячные, бездельные — жир тарбаганий, подковы конские, а к ним — гвозди подковные, ведь тут, в работе, одно за другим тянется! Раз лошади — корми, подковывай, а еще лечи, конские лекарства завози! Тоже в пудах! А смола, деготь, уголь, свечи, кожа — да не просто кожа, а кожи! Сырые, сыромятные, дубленые, юфтевые — не менее восьмисот пудов! Все для приисковых повседневных нужд!