Дельфины - [2]
Приятель был одет в свитер, а на мне была шуба.
От быстрого бега стало мне очень жарко.
Снял я шубу. Куда ее девать?
Попробовал нести в руках — еще больше мешает.
Подумал я: здесь никто не ходит. Никто шубы не возьмет. Оставлю-ка ее здесь. Когда будем возвращаться, я возьму ее.
Я бросил шубу на лед и побежал дальше.
Барбос постоял возле шубы, потом догнал меня и вернулся опять к шубе.
Через минуту снова прибежал. Прыгает передо мной, лает, зовет назад. А я бегу дальше, как будто его не замечаю.
Барбос помчался назад и отстал.
Прибежали мы на другой берег залива.
Пошли к товарищу в гости.
Часов через пять возвращаемся назад.
Видим: лежит моя шуба, а рядом на льду— Барбос.
Шубу стережет.
Курица
У моего приятеля был большой пес, породистый, но глупый. Он любил гонять кур.
А на дворе у нас жила маленькая пестрая курочка.
Когда приятель приходил ко мне, курочка с отчаянным кудахтаньем металась по двору, спасаясь от его пса.
Пса строго наказывали, — ничего не помогало!
Но вот курочка вывела цыплят. Очень хорошеньких: семь желтеньких, двух черненьких, а одного коричневого.
Однажды заходит ко мне приятель, как всегда, со своим псом.
Не успели мы оглянуться, — вдруг слышим со двора страшное кудахтанье и лай.
— Пес цыплят передушит! — вскрикнул я, и мы бросились во двор.
А навстречу нам с визгом несется пес. Нос у него расклеван в кровь! Курица, растопырив крылья, летит за ним и клюет его в задние ноги, в хвост…
Мы расхохотались: бежали спасать курицу, а пришлось спасать пса.
Ай да курочка!
Храброй стала, когда пришлось защищать цыплят!
Мурка
Была у меня кошка Мурка — серенькая шкурка.
Очень она меня любила.
По утрам собираюсь я в школу, а она вскочит ко мне на плечо и мурлычет на ухо: «Хор-роший, хор-роший…»
Я знал, что это по дружбе. И ничуть не зазнавался.
Однажды я сильно захворал. Целый месяц был в больнице. Потом меня привезли домой и еще в постель уложили. Мурке разок меня показали и больше в комнату ее не пускали, чтоб на постель грязи со двора не занесла.
Она караулила под дверьми, но ее отталкивали и перед носом захлопывали дверь.
И вот слышу раз: кто-то лезет со двора в форточку. Смотрю — Мурка. И в зубах несет мышку. Подошла, положила мышку ко мне на одеяло, а сама мурлычет, точно угощает:
«Попр-равляйся поскор-рей… Я тебя по-кор-рмлю…»
— Что ты, Мурка! Я не ем мышей, — засмеялся я. — Убери эту гадость!
Мурка взяла мышку и убежала.
Но через полчаса вижу: лезет Мурка снова и тащит большую крысу. Я даже руками замахал и закричал нарочно сердитым голосом:
— Уходи отсюда! Убирайся со своей крысой!
Мурка посмотрела, посмотрела на меня, осторожно повернулась и спрыгнула назад во двор. А я задремал…
Вдруг что-то влажное ткнулось мне в щеку. Открываю глаза и вижу: лежит на подушке птичка. А Мурка сидит рядом на одеяле, смотрит на меня, как будто говорит: «Ты не захотел мышку, ты не захотел крысу — я поймала тебе птичку. Уж вкуснее этого не бывает!»
Я расхохотался, погладил Мурку, а птичку спрятал в коробочку из-под лекарства.
Тополь
Летом встречался я в Крыму с испанскими ребятами. Сидели мы как-то в тени тополей у моря и беседовали. И вот что рассказал мне один пионер про своего старшего брата Пабло.
Было тогда Пабло лет десять.
Отец их долго оставался без работы. Им совсем нечего было есть. Весной удалось отцу наняться к богачу-садоводу. Нужно было обрезать густые ветви на тополях, которые заслоняли солнце от фруктового сада.
Это — опасная работа. Не всякий за нее возьмется. Тополя — высоченные. Стволы у них прямые, толстые — не обхватишь. А сучья — длинные, тонкие, по всему стволу вверх растут.
И забираться нужно на самую верхушку, оттуда и начинать: над головой ветки срубать, а за нижние держаться и так постепенно спускаться. А когда ветки будут обрублены, то уж по гладкому стволу не полезешь.
Тополя росли в ряд вдоль забора. Целую неделю работал отец Пабло, да вдруг рассек топором руку. Остался необрубленным только один крайний тополь.
А богач-хозяин денег не отдает. Сперва, говорит, закончи всю работу.
Тогда Пабло сказал отцу:
— Я за тебя кончу работу.
Взял топор и залез на тополь. С такой высоты отец на земле казался ему совсем маленьким. Дома — точно игрушечные. А коровы в поле — не больше мышей. Ветром сильно раскачивало верхушку тополя. Пабло прижался к стволу и стал срубать сучья.
Вдруг тяжелый топор выскользнул у него из рук. Хотел Пабло поймать его на лету, да сорвался и полетел вниз головой…
Отец закричал и в ужасе закрыл глаза.
Пабло летел вниз сквозь ветви, которые — с треском ломались под ним. Он не растерялся: загреб наудачу руками и прижал попавшиеся сучья к груди — и так задержался.
Но тонкие сучья не выдержали его тяжести, перегнулись и обломились. Пабло сорвался опять. Прямо лицом больно наткнулся он на ветку пониже, но тотчас обхватил ее.
Длинная ветка далеко отклонилась от ствола. Пабло держался за самый конец. Он повис высоко в воздухе. Отец, бледный как скатерть, в ужасе смотрел на него.
— Не бойся, папа! — крикнул Пабло.
А ветка все больше перегибалась в дугу и стала уж трещать.
Пабло стал осторожно раскачиваться, как на качелях, и вдруг ловко уцепился ногами за ствол, выпустил свою ветку и схватился за толстый сук.
