Деление на Ноль - [20]

Пара минут напряженного ожидания, сосредоточенно перебирая руками, и вот наконец по лицу бьют колючие ветви, и мы перекатываемся в противоположный кювет, в котором мы, как наблюдатели: нам видно почти все, а нас не видно никому.

Прислонившись к толстой ветке сосны, я облегченно выдохнул, позволив себе расслабиться.

– Вы знаете, Моррисон, – пропыхтел Генрих, утирая грязный лоб и сняв каску, – я начинаю верить в ваше сказочное везение…

– Это хорошо, – выдохнул я, – так как истинная вера всегда защитит верующего.

– Моррисон, далеко еще до этого Стонингтона? – Мы шли, точнее, осторожно пробирались по берегу озера от кустов и холмиков к выгоревшим обломкам лодок и рассохшимся бочкам.

Дорога была совсем недалеко, и мы, пригибаясь, шли почти по кромке воды, готовые в любой момент упасть на мокрый песок или залезть в прибрежные камыши.

– Судя по следам человеческого быта, – рассудил я, – наверное, близко, вон за тем холмом.

Миллер, несмотря на всю свою подготовку, уже тяжело дышал, но держался молодцом. Все же и лет ему было побольше, чем мне.

Выстрелы продолжались уже далеко и были более редкими – бой явно утихал.

– Как думаете, Миллер, – спросил я, – полицейские из Рокпорта уже выехали на эту вечеринку?

– Думаю, да, – Генрих остановился, чтобы отдышаться, – местный шериф не мог не слышать шум боя и обязан был связаться с городом по радио.

Наконец мы ушли от опасной зоны, вновь промочив ноги, огибая тот самый каменистый холм, вдающийся в воду.

Вот за поворотом холма показалась панорама Стонингтона: деревянные, уходящие в воду мостки причалов, лежащие на берегу вверх почерневшими килями, со следами облупленной краски рыбацкие лодки. А чуть дальше небольшие домики, вбитые в землю жерди, на которых сушились рыболовные сети, ящики и бочки.

Мы с удвоенной силой рванули вперед, но меня не покидало ощущение, что здесь что-то не так. Что-то в картине деревни казалось неправильным. Да – сейчас светлый, хоть и пасмурный день, но где все люди? Почему не идет дым из труб?

Выбравшись на пляж, мы поковыляли по сырому песку к ближайшим домам, над которыми вилась стая ворон.

Первый труп мы заметили у забора ближайшего дома, у калитки.

В черно-вишневой луже лежал пожилой мужчина в куртке с распоротым животом и вывалившимся посиневшим языком. Его остекленевшие глаза вылезли из орбит. Рядом валялся переломленный пополам охотничий «Марлин».

Мы с Миллером молча переглянулись и, вынув оружие, двинулись дальше, но уже аккуратно и внимательно.

На перекрестке деревенских улиц зрелище было просто жуткое: почти весь он был забрызган кровью, как на скотобойне, – пятна, брызги и подтеки в лужах на глинистой мокрой дороге. Местами вся земля была покрыта кровью. Слева, зацепившись кожаной жилеткой за жердь ограды, висел обезглавленный человек. Голова валялась рядом, уткнувшись помертвевшим лицом в грязь. А на земле была разодрана в кровавые клочья целая семья – женщина и двое детей: мальчик лет двенадцати, который сжимал в побелевших руках металлический лом, и девочка, лет восьми, разорванная пополам…

Вокруг стоял тошнотворный металлический и чуть сладковатый запах.

И абсолютно подходящая под ситуацию – мертвая тишина, прерываемая только тихими и далекими одиночными выстрелами и вороньем граем.

Миллер судорожно сглотнул, дернув кадыком. Даже меня это зрелище выбило из ритма жизни: в глазах потемнело, челюсти сжались, и дернулся пищевод… Хиус…

– Мне кажется, Моррисон, нам не стоит искать тут помощи, – хриплым голосом проговорил Генрих и прокашлялся.

– Да-а-а…. – медленно протянул я. – Пойдемте поищем лодку на пляже.

И мы стали пятиться назад.

Пройдя обратно к пляжу, мы миновали первый труп и вдруг услышали чей-то хриплый кашель и стон.

Мы синхронно развернулись к источнику звука, прямо на земле, прислонившись к беленому стволу старой яблони, сидел старик с седой бородой и окровавленной грудью. На коленях его лежал охотничий обрез, а невидящие серые глаза смотрели куда-то мимо нас. Он явно умирал – не живут с такими ранами: сквозь кровавое месиво в разодранном плаще белели фрагменты ребер.

Мы не заметили его сперва, так как шли с другой стороны.

– Кто это сделал с вами, скажите? – Вопрос Миллера был задан твердым, но слегка звенящим от напряжения голосом.

Как ни пытался младший комиссар вести себя максимально спокойно и равнодушно, но все же некоторые эмоции проскальзывали где-то на заднем плане, вылезая из-под выросшего за годы долгих тренировок защитного душевного панциря. Несмотря на то, что он формально воевал на противоположной мне стороне, я был ему в чем-то благодарен за эти мелочи, которые показывали, что он еще не стал «бездушной кабинетной машиной».

Старик вздрогнул и судорожно вздохнул.

– Бигфуты… – прохрипел он, после чего закашлялся, и на его губах выступила розовая пена.

Миллер молча развернулся и зашагал к пляжу, а я последовал за ним, понимая, что мы сейчас здесь никому ничем помочь не в состоянии…

Миллер что-то бормотал, словно жуя губами, и, прислушившись, я разобрал только: «Дура… психопатка… тупая дура… съехавшая с катушек дура…»

Я молча шел за ним, понимая, что в моих комментариях сейчас просто нет нужды.