Делай то, за чем пришел - [83]

И снова трамвай качался, скрипел и готов был развалиться, как мое спокойствие. Я остро завидовал себе самому во времена недавние. Как было славно! Работа, хобби, репутация эрудита и остряка, рядом — Лилечка, в глазах ее постоянная готовность смеяться моим хохмам... Что ей теперь до меня? Втюрилась — это ясно. А ведь два года изо дня в день была рядом, а я — все хохмочки, все шуточки... «Я проиграл свою корриду, прощай, Кармен...» — вспомнились мне строчки из стихов Льва Печенина. И неуютно стало на земле, одиноко, тоскливо. «Уйду, — решил я, — уйду к дьяволу с этого завода!»

С тех пор минуло семь лет. И вот по всему нашему проектному институту, по всем руководящим старикам прошло беспокойство. Причина беспокойства — новый секретарь райкома партии. Он еще не появлялся здесь ни разу, а от него, как от эпицентра, прошла зыбь, и заколебалась почва под ногами у многих.

— Говорят, опытный инженер... вы понимаете? — многозначительно сказал недавно наш директор главному инженеру.

«Понимаем, — не без злорадства подумал я, случайно подслушав разговор. — Уж он-то обязательно пойдет по отделу, подойдет к каждому рабочему месту и спросит: «Ну а вы над чем трудитесь?..» Подойдет...»

«Да, но и к моему рабочему месту он подойдет...»

И я стал ловить себя на том, что и меня, как ни странно, тоже охватывает непонятное беспокойство, и чем дальше, тем больше. А любое беспокойство, любое нарушение равновесия для меня — нож острый. Я их органически, можно сказать, не перевариваю, эти беспокойства, эти неуравновешенные состояния... А тогда, на заводе, Забродин именно то и сделал, что нарушил мое душевное равновесие. Ведь до его прихода в отдел я чувствовал себя прекрасно, чувствовал, что живу, как все, и люди вокруг меня тоже «как все». И вдруг появляется этакий «герой». Естественно с моей стороны было усомниться в его геройстве, в его идейности. И я сделал все, чтобы развенчать Забродина. И что же в результате? А в результате он посадил меня в лужу. Равновесие мое было нарушено настолько, что я больше не мог там оставаться. И я уволился с завода.

Устроившись сюда, в институт, я постепенно успокоился, почувствовал, что снова обрел свое место, что люди здесь как люди, и я опять — как все. Более того, здесь я еще основательнее укрепился в своих взглядах — живи себе, работай, создавай материальные блага, сохраняй бодрость духа, не принимай близко к сердцу всяческие передряги, относись к ним с юмором. Ибо от того, что будешь размышлять о судьбах человечества и мучиться от несовершенства мира, ни тебе, ни другому пользы никакой. Таково примерно было мое, так сказать, кредо, и тут, в институте, в этом смысле я чувствовал себя как рыба в воде.

Сказать, что я вовсе не вспоминал о Забродине, было бы неправдой. Вспоминал, конечно, но вспоминал как о какой-то «аномалии», о каком-то донкихотствующем по молодости лет деятеле, которому жизнь, конечно же, обломает рога, если уже не обломала...

И вот — слухи о новом секретаре райкома... Дескать, во все вникает сам, дескать, «лезет в душу», «нажимает на совесть» и так далее. И я сразу же подумал, что это не какой-нибудь другой Забродин, однофамилец, а именно тот самый, это его «почерк»...

«Неужели жизнь-таки не сломала ему рога? — озадаченно думал я. — Неужели все тот же?» «А если все тот же, — размышлял я дальше, — то покоя не жди. Перетрясет все и здесь, в институте, как перетряс тогда на заводе. «Абсолютно бесполезная организация! — скажет. — Тунеядцы!..»

«Нет, не стану я дожидаться этого! — решил я. — Не буду ждать, когда он появится возле моего кульмана и «полезет в душу», начнет меня позорить. «Не стыдно, — скажет, — деньги получать?» Он может такие вопросы задавать, это в его духе... Так вот не бывать этому позору, я сам пойду к нему в райком, сам! И выложу все как есть, мол, так и так, считай, что поступил «сигнал от трудящихся»... Пусть потрошит наших стариков, — не без злорадства думал я. — Пусть устроит им аутодафе. Им и этим дамам, сидящим на окладе...»

Однако когда я оказался у здания райкома, начали одолевать сомнения. Я представил, как наши будут смотреть на меня после «этого» и как я сам буду чувствовать себя среди них; как начнут говорить обо мне у меня за спиной, показывать на меня глазами, умолкать при моем появлении. Вот уж, мол, от кого не ожидали, думали: славный парень, весельчак, эрудит, гадали, на ком бы мог жениться, а он, оказывается... Представил я себе все это и замедлил шаг, а потом и вовсе повернул обратно. И тут же появились мысли, оправдывающие мою нерешительность. «Да, может, еще ничего и не будет, — думал я. — Мало ли у него других дел! Почему он станет заниматься непременно нашим институтом? Да если и займется, мне-то какое дело? Я-то тут при чем, что наши машины нигде не работают! Я человек маленький, мне что скажут, то и делаю...»

«Интересно ты рассуждаешь! — возражая во мне другой голос, как бы уже забродинский. — Мол, я не я и хата не моя... Нет, ты простачком не прикидывайся! Все ты знаешь, все понимаешь. И не изображай из себя «маленького человечка», этакую козявку! Меня не проведешь. Я спрошу тебя о самом главном, за самое больное зацеплю. «Совесть у тебя есть?» — спрошу».