Делай то, за чем пришел - [76]

Добрая половина из них, я уверен, не сможет ответить что-нибудь мало-мальски вразумительное. Просто они «сидят на окладе»... Выражение, по-моему, великолепное, прямо щедринское выражение — «сидят на окладе».

Так вот, представил я, как он пойдет от одного рабочего места к другому и... подойдет к моему кульману:

«Савелий Иванович! Вы что же, здесь работаете?..»

А может:

«Савик! Вот не ожидал...»

Но уж обязательно:

«А ты над чем трудишься?»

Об этом он пусть спросит у нашего директора. В родственном нам институте, говорят, спросил: «Скажите по совести, а где ваши машины работают?» У того директора будто бы нервный тик начался... Ну а мы — что они. Только название у нас подлинное, и у старика нашего не тик, а повышенное давление. И за те семь лет, что я здесь, не слышно было, чтобы наши машины где-нибудь работали...

Секретарь райкома партии... что ж, я это предвидел, я был уверен, что он далеко пойдет, Забродин...

В тот памятный день с самого утра я был «во власти гнусной иностранщины»: просто напал зуд выражаться не по-русски. Подходит ко мне Лиля Кузьмина, задумчивая такая — что-то ей, видно, непонятно в чертежике, который она держит перед глазами.

— Здравствуй, Савва (имя-то мне дали, ч-черт!).

— Гуд дэй, фройляйн! — приветствую я.

— Разъясни-ка мне, пожалуйста... — И тычет пальчиком в чертеж.

— Тутто пэр ля донна! — восклицаю.

— Что, что? — переспрашивает.

— Тутто пэр ля донна! — повторяю. — Ах да! Пардон, мадам, по-итальянски это означает: «Все ради женщины!»

— Пошел ты! — фыркает Лиля.

— Неужели вы индифферентны к языкам? — спрашиваю в нос. — Ах, зо шаде, зо шаде! — И тут же. — Ун момэнто, ун момэнто, доннерветтер! — И придерживаю ее за руку, так как Лиля, потеряв, наверное, терпение, повернулась спиной и сделала было шаг к моему соседу Гене Гулину — шаг весьма нежелательный... Возвращаю ее, походя ввертывая афоризм: — Как говаривали древние греки: милая барышня, не вертухайся.

Объяснял ей устройство распределителя, а сам краем глаза смотрел, как главный провел новичка по отделу, а потом указал на пустующий кульман.

Новенький был высок и сухопар. Лицо имел, как сказал бы старый романист, энергическое, а жесты сдержанные. Одежду его составляли узкие черные штаны и серая блуза настолько грубого сукна, что казалось оно домотканым. «С такими длинными конечностями, — подумал я, — ему бы за сборную играть. По бейсболу. Скажем, от Калифорнийского университета...»

Обычно новенькие у нас врастали незаметно и постепенно, этот же сразу пошел по отделу и начал со всеми знакомиться.

— Федот Забродин, — подошел он и ко мне. В вяло поданной моей руке хрустнули суставчики. — Над чем трудитесь, если не секрет? Я... чтобы войти, как говорят, в курс, — мягко пояснил он, заметив, видимо, мое недоумение.

— А-а, — протянул я. — Что ж, пожалуйста... — И принялся объяснять.

Он слушал, порою коротко поглядывал на меня. Я почти физически чувствовал, что наряду с чертежами он изучает и меня. Это мне не понравилось.

— Федот, да не тот, — пробормотал я, когда он отошел. И вдруг мне захотелось что-нибудь этакое выкинуть, чем-то привлечь всеобщее внимание. Со мной такое бывает. А желание есть желание, его нельзя подавлять, загонять внутрь: рано или поздно подавленные желания дают о себе знать... И я тут же атаковал свою первую жертву:

— Лиля, Лиля! — зашептал я. — Предлагаю викторину. Вспоминай пословицы и поговорки с цифрой семь... Давай!

— Ну... — наклонила она головку набок. — Семь раз примерь, а один отрежь.

— Из заповедей портнихи-любительницы, — подмигнул я Лиле и продолжал: — Семь бед — один ответ.

Лиля уперла карандашик в оттопыренную губку и красиво задумалась, помаргивая. Этакая ягодка, право!

— Семеро одного не ждут, — буркнул из-за кульмана Гена Гулин.

— Один с сошкой — семеро с ложкой, — подхватил я.

— Семь верст до небес — и все лесом, — не выдержала Рита Шляхман, высунув из-за чертежной доски стриженую голову.

— У семи нянек дитя без глазу! — парировал я. — Лиля, твоя очередь.

— Семью семь — сорок семь! — в отчаянии пролепетала Лиля и тут же испуганно добавила: — Плюс два.

Все, заинтересованные, прыснули.

— На дню семь пятниц! Семеро по лавкам! Семи пядей во лбу! — торжествовал я.

Однако пожать плоды победы не успел: в проходе между кульманами появился заместитель главного конструктора, тот самый, про которого я сочинил: «Не так страшен Сам, как его свирепый зам».

— Опять вы, Савелий Иванович (это он меня по имени-отчеству), не делом заняты?!

— Со стороны оно, конечно, виднее, — огрызнулся я как можно невнятнее и уткнулся в чертеж, добавив про себя: — Делу время, а потехе час...

Не любил я зама, не любил потому, что был он человек без хобби, скучный, несовременный, этакий человек-винтик. С таким и поговорить-то при случае не о чем.

У нас в отделе их было несколько, винтиков; с утра до позднего вечера торчали они на работе, трудились, почти что не вставая. И, конечно же, они перекрывали план, были на доске почета. Все, казалось бы, отлично, дай бог! Но я-то знал, что ими при этом движет. Одни из них рвались, так сказать, «грудью в капитаны», другие медленно, но верно «гибли за металл», добро бы за идею...