Дела житейские - [36]

— Из какого это дерева? — Отец потрогал стенку.

— Сосна. Она, правда, слишком мягкая для обработки, но ничего, годится. — Обычно, когда я задумываю что-то серьезное, я делаю сначала модель из клеенной доски или фанеры, так как они дешевле, а уже потом работаю с хорошей древесиной.

— Где же ты этому научился? — удивился отец.

Неужели он даже не помнит, как я таскал домой всякую всячину из деревообделочной мастерской?

— И сам не знаю, — ответил я, — делаю, вот и все.

— Да, отлично, сынок, — сказал отец и почему-то загрустил.

— Я хочу поступить в январе в бизнес-школу, чтобы завести свое дело. Это может быть по плотницкой части, но сперва надо все проверить.

— Вот как, — проговорил он.

— Чтобы начать свое дело, нужна куча денег, Фрэнклин, — вступила в разговор мать. Она включила телевизор, но и не смотрела в его сторону.

Лучше бы отец пришел один. Мы бы выпили малость и поговорили как мужчина с мужчиной; я мечтал об этом с шестнадцати лет. Я даже сам не знаю толком, что значит „мужской" разговор; просто не хочу, чтобы рядом маячила мать и настороженно ловила каждое наше слово. Из-за нее мы не можем поболтать от души, как мужчины — отец и сын. Я давно хотел спросить его, как он терпит ее столько лет. Неужели ему и в голову не приходило уйти как-нибудь на работу — и с концами: никогда не вернуться? А еще меня интересовало, какова она в постели, может, он просто делал это по привычке? Хорошо бы объяснить ему как-нибудь, что я чувствовал, когда влип в эту историю с наркотиками. Как тяжко было, когда вылезал из этого. Почему меня демобилизовали раньше срока. Почему я оставил Пэм и ради чего вообще бьюсь. Может, случай еще представится, как знать.

Я взглянул на мать и постарался говорить спокойно:

— Знаешь, сколько нужно, чтобы открыть свое дело? Неужели ты думаешь, что я собираюсь этим заниматься, не разузнав все заранее?

— Да разве я это говорю? Но где ты возьмешь такую сумму?

— Тебе-то какое дело?

— Сынок, не забывай, она твоя мать!

По-моему, он говорит это лишь бы что-то сказать. Кстати, меня тошнит от этого его „сынка", что, он забыл мое имя?

— Никакого мне дела нет! — воскликнула она, подняв руки точно так же, как бывало в детстве, когда она меня в чем-нибудь уличала. Потом она хватала толстую веревку и надирала мне задницу. — Ты доживешь до сорока, ничего не узнаешь и все будешь рассуждать о том, как начать свое дело. Так кто же, по-твоему, ссудит тебя деньгами, хотела бы я знать?

— Не твое собачье дело!

Она схватила сумочку и вскочила.

— Феликс, сейчас же уходим отсюда! Он даже не знает, что такое уважение к родителям, и несет все, что хочет! Придет день, когда ты поймешь, что лучше бы послушался меня. Но ты не слушаешься, а потому и живешь в этой дыре, как старый черный холостяк. У тебя только одни родители. Не забывай об этом, когда будешь открывать свое дурацкое дело!

— Ну, ладно, ладно, Джерри, хватит! Фрэнклин, извинись перед матерью! — Отец пытался напустить на себя строгость, но я-то знал, что он притворяется. Его беда в том, что он всегда пытался слушаться ее.

— Не сейчас, папа.

— Прошу тебя, сынок.

— Она сама несет невесть что, и надо же было дать ей это понять.

— Моя обязанность научить тебя вежливости.

Я посмотрел ему прямо в глаза; меня так и подмывало сказать ему: „Ты не мог это сделать тридцать два года, разве у тебя хватит силенок сделать это сейчас?" Но мне не хотелось показывать ему, что он никчемный человек, тем более что мать не упускала случая дать ему это понять.

— Да, папа, это твоя обязанность, — сказал я. — Извини, — промямлил я, глядя в пол, этого было вполне достаточно; он поднялся. Сейчас он казался ниже. Он коснулся моей руки и пожал ее. Мать уже стояла в дверях.

— Почему бы тебе не приехать к нам с твоей подругой на какой-нибудь праздник? Мы были бы рады видеть тебя хоть два-три раза в год.

„Папа лучше знает". Черт побери!

— Я подумаю, папа, — ответил я, и он похлопал меня по спине.

Выходя, он нагнул голову. Мать помахала рукой, это означало, что она прощается. Я захлопнул за ними дверь и не стал провожать их вниз.

Я вез тачку с кирпичами, когда ко мне подошел прораб.

— Брось эти кирпичи, сынок.

Я поставил тачку и снял рукавицы:

— Что случилось?

— Да тут каменщики и бетонщики бузят из-за контрактов. Какие-то там пункты. Мы палец о палец не ударим, пока все не выяснится. Бумажная волокита.

— Ну и когда же мы начнем работать?

— Откуда мне знать. Может, сегодня, может, через неделю, может, через две. Что тут скажешь. Я свяжусь с парнем из „Сбывшейся мечты": он даст вам знать, когда выходить. А сейчас по домам. Отсыпайся несколько дней. Не вставай под „Доброе утро, Америка". — И он загоготал. Это, видите ли, шутка.

Спи допоздна. Вот так так. Я отправился в подсобку сменить ботинки. Там уже было двое наших парней из „Мечты".

— Это они нам мозги пудрят, — сказал один.

— Что ты мне об этом рассказываешь, — откликнулся я. — И говорят еще, что негры не хотят работать. Когда-нибудь я все им выложу начистоту, пусть поцелуют меня в задницу.

— А вы что, не знаете, в чем дело? — спросил второй.

— А в чем?

Тот только покачал головой.

— Нас купили с потрохами, а потом продали.