Дела семейные - [39]

— Ну вот, видишь! — обрадованно сказал он. — Ведь мы же друзья, а правда — это первое правило дружбы. Так давай — мир. Я уже сказал, что был груб с тобой, прости за это! — Он протянул ей руку. — Ну вот и все. Забудем прошлое, приходи ко мне в мастерскую, а то мне там скучно без тебя.

Леля отняла руку.

— Нет, — сказала она, вставая. — Больше я у тебя в мастерской бывать не буду.

Борис тоже поднялся.

— Значит, дело не только в том, что я был груб? Дело еще в том, что ты приревновала меня к женщине, которая по возрасту мне в матери годится и которая помогает мне, как родная сестра.

— Ну и пусть помогает, — сдерживаясь, чтобы не говорить громко, сказала Леля. — В ваших способностях находить себе помощников я не сомневаюсь, дражайший Борис Андреевич. Но быть одним из таких помощников я больше не намерена. — Она круто повернулась и пошла прочь.

Борис пошел за ней. Леля ускорила шаг, и он тоже ускорил шаг, он был так зол на нее, что ему хотелось ударить ее, и все же он не хотел с ней ссориться. Леля резко остановилась. Лицо ее пылало, глаза были полны слез, но она прямо глядела ему в глаза.

— Вы идете за мной только потому, что боитесь, чтобы я не навредила вам в ваших отношениях с отцом. Так можете этого не бояться! Я знать вас не хочу, но никогда не унижусь до того, чтобы мешать вам. Отец сказал, что на очередном заседании Академии представит ваш проект на соискание Сталинской премии. Ну, вы довольны? Вы добились того, чего хотели? Заранее поздравляю вас, но не желаю к вашему триумфу иметь хоть какое-нибудь отношение.

Она подбежала к подъезду своего дома и остановилась. Ей бросилась в глаза санитарная машина в виде фургона, без окон, и в этом было что-то особенно тревожное и зловещее. «Но мало ли что может происходить в одной из квартир шестиэтажного дома!» — сказала она себе.

Раньше чем войти в подъезд, Леля оглянулась. Борис еще стоял на углу, что-то было в общем выражении его фигуры такое, что принесло ей удовлетворение. «Правильно, девушка, правильно!» — говорила она сама себе, с усилием проглатывая горький ком, застывший в горле, и открывая своим ключом входную дверь.

Леля ожидала, что попадет в обычную тишину их квартиры, но до нее сразу же долетел из кабинета отца монотонно-звонкий голос матери. С кем это она говорит своим противно приторно-ласковым тоном:

— Уверяю вас, моя милая, вы напрасно боитесь этого лечебного учреждения, там только изучат ваше заболевание...

Но тут Леля услышала жалобный, надрывающий душу вой, — так воют собаки, когда их обижают. И вдруг отец — это было просто невероятно! — резко сказал то, чего никогда не говорил матери за всю их долгую совместную жизнь:

— Молчи, дура!

Леля заглянула в комнату. Мать с выражением оскорбленной невинности на лице стояла, гордо выпрямившись и скрестив руки на груди. Даже не глядя, какое впечатление произвели его слова на жену, Владимир Александрович говорил, обращаясь к санитарам:

— Вы видите, товарищи, что это недоразумение, основанное на обычной семейной склоке. Я думаю, вы это поняли...

Санитары согласно закивали головами, и на лицах их появилось выражение облегчения. Они, видно, хорошо понимали, до чего может довести семейная склока. Тем более что Владимир Александрович, к каждому слову которого они относились с уважением, так как ведь он был академик, объяснил им спокойно и внятно:

— Евдокия Яковлевна Курбановская приехала ко мне, чтобы урегулировать некоторые вопросы, связанные с тем, что мой сын женился на ее дочери. Вам это понятно?

— Очень даже понятно, — поспешно ответил один из санитаров, а другой добавил:

— А ваша супруга, значит, препятствует в этом...

— Нас, товарищ Сомов, это даже и не касается, — поспешно перебил первый санитар. — Вы, как глава семьи и ответственный съемщик, только напишите нам вот здесь, на предписании, что они... — и он кивнул на Евдокию Яковлевну, которая с закрытыми глазами притулилась на кресле, — никакого буйства не производили. Ну, а неправильный вызов придется уж вам оплатить, — сказал он, обращаясь к Нине Леонидовне. — Потому что если каждый по своей воле захочет кого другого в психлечебницу сажать и на это государственное горючее тратить, то это не порядок.

Леля взглянула в надменно-окаменевшее лицо матери и вдруг рассмеялась. Нина Леонидовна бросила на нее возмущенный взгляд (так смотрел король Лир на своих дочерей, когда они отступились от него) и гордо вышла из комнаты.

Владимир Александрович написал справку и уплатил деньги за неправильный вызов. Санитары удалились.

— Елена, вызови такси, — сказал Владимир Александрович, — и скажи маме, чтобы она собиралась, мы отвезем Евдокию Яковлевну домой.

— Я никуда не поеду, — раздельно сказала Нина Леонидовна из двери.

— Нет, ты поедешь! — крикнул Владимир Александрович и опять схватился за сердце.

— Боже мой... — жалобно простонала Нина Леонидовна из соседней комнаты.

— Я не сумасшедшая, я совсем не сумасшедшая... — монотонно твердила Евдокия Яковлевна.

— Да что вы об этом беспокоитесь? — сказала Леля, возвращаясь в комнату после того, как она уже вызвала такси. — Какая же вы сумасшедшая? Когда сходят с ума от любви к детям, это хорошее сумасшествие, а когда сходят с ума от мещанской злобы... Вот это действительно страшно. Папочка, машина вызвана. Папа, что с тобой? — вдруг закричала она, подбежав к отцу. — Как ты побледнел... — Она пододвинула кресло.