Дела семейные - [36]

— Ну и целуйся со своей Таисьей! — крикнула Леля и вдруг с ужасом увидела, как озорная и нежная, но совсем не к ней относящаяся улыбка пробежала по его губам. — Ты просто свинья! — крикнула Леля. — Я знать тебя не хочу!

Не помня себя прибежала она домой и, не отвечая на встревоженные вопросы матери, упала на постель.

— Что ты, Леленька? — спрашивала Нина Леонидовна.

— Уйди, пожалуйста, и оставь меня, — сказала Леля сдавленным голосом.

Мать ушла, и Леля, оставшись одна, мысленно перебирая все события этих двух дней и придумывая самые обидные для Бориса слова, неожиданно уснула и спала долго, без всяких сновидений.

В дверь постучала мать. В комнате было уже темно.

— Лелечка, папа пришел. Не буду, говорит, один ужинать. Если сын сбежал, так хоть дочка при нас.

«Что ж, я и правда словно о них совсем забыла, — подумала Леля о родителях. — А ведь я им сейчас очень нужна. И Ленька тоже хорош, сколько дней глаз не кажет!»

Леля зажгла свет, встала, подошла к зеркалу. Привычное, опротивевшее лицо глянуло на нее из смутного старинного стекла. Она показала себе язык и стала причесываться.

«А чего это я, собственно, взбесилась? — раздумывала она. — Ведь он даже ничего не сказал, только улыбнулся, но очень противно, подло улыбнулся...» Ей вдруг представилось красивое лицо Таисьи Евгеньевны, ее синие неприветливые глаза. «Как ее называли у нас? Ах да, царевна-несмеяна... Неужели она любовница его? И как ей не стыдно, ведь он ей в сыновья годится! Мама правильно ее не любит. И все-таки она какая ни есть, а настоящая художница, не то что я, балующаяся красками барышня... Да, тут как ни крути, а он проучил меня. И хотя он грубиян и нахал, но мне так и нужно! Это пройдет, и мы помиримся...»

Леля вышла к родителям.

— Ну, Леленька! Я только что из мастерской Бориса Миляева, — весело сказал отец. — Он молодец, просто молодец! И знаешь, у меня уже давно эта мысль. А сейчас, на очередном президиуме Академии, я приведу ее в исполнение: предложу выдвинуть проект Б. А. Миляева на соискание Сталинской премии. И он получит, ей-богу, получит! И не только потому, что по-настоящему талантлив и вполне профессионален, но еще при этом и оперативен, как дьявол. Я у него в мастерской встретил твоего приятеля, ну как его зовут? Геннадий или Григорий?

— Гонорий, — ответила Леля. У нее так тянуло сердце, что хотелось положить на него руку.

— Так вот, этот Гонорий уже пишет статью о Северном городе, и еще знаешь кого я там встретил? — обернулся он к Нине Леонидовне. — Нашу Таисью. Ей для журнала заказано панно, изображающее этот наш будущий город...

«Так тебе, дура, и надо!» — отчетливо и насмешливо услышала Леля свой собственный голос, хотя губы ее не двинулись и не произнесли и одного слова. Но что-то надо было сказать, и она, откашлявшись, спросила:

— А эта Таисья правда хорошая художница?

— Правда, — ответил с каким-то серьезным удовлетворением отец. — В своем искусстве что захочет, то и сделает. Начинала она еще в АХХРе, потом отошла от жанровой живописи, перешла на пейзаж. Когда-то мы с ней дружили, ты, может, помнишь ее? Она работала над фресковой живописью, над росписью фасадов общественных зданий. Последнее время занялась педагогической деятельностью. Мастер!

— И при этом еще развратница, — пробормотала Нина Леонидовна, и эти по обыкновению глупые слова, сказанные матерью, были для Лели как глоток прохладной воды, который хоть на минуту утолил жжение, испытываемое ее душой.

14

Проснувшись после дневного сна, Владимир Александрович прислушался. В квартире было тихо, — та особенная тишина, по которой можно судить, что дома никого нет. Чувствуя себя выспавшимся и готовым к работе, Владимир Александрович с удовольствием погрузился в нее, и робкий звонок во входную дверь сначала даже не привлек его внимания. Второй раз позвонили более настойчиво. Владимир Александрович вспомнил, что Нина Леонидовна вчера прогнала домработницу Дусю, — следовательно, открыть некому. Он встал и пошел открывать. В дверях он увидел невысокого роста старушку в белоснежно-чистом платке. Она со странным соединением робости и решимости снизу вверх смотрела на него.

— Вам Нину Леонидовну? — спросил Владимир Александрович, так как он мысленно отнес эту маленькую старушку к числу тех, которые поставляют Нине Леонидовне какие-то необыкновенной свежести молочные продукты и яйца, из которых она собственноручно приготовляет, по одной ей известным рецептам, косметические препараты, предохраняющие кожу от увядания.

— А мне все равно, хоть и Нину Леонидовну, хоть и самого Владимира Александровича... Может, это вы и будете?

— Вы не ошиблись, пожалуйста, прошу... — Владимир Александрович сразу догадался, что посетительница эта имеет какое-то отношение к Лене. Он обрадовался и взволновался. Казалось бы, Леня бывал меньше дома, чем кто-либо другой из семьи, но после того, как он совсем ушел из дома, обнаружилось, что вместе с ним исчезло нечто жизнерадостное, возбуждающее веселье, какое-то бродильное вещество домашней жизни.

И так как Владимир Александрович уже знал от Нины Леонидовны все данные о семейных делах Курбановских — и о том, что отец Вики арестован как враг народа, что мать ее полупомешанная, а дочка якобы известна дурным поведением, — все это сообщил ей Илья Афанасьевич Матусенко, — то Владимиру Александровичу сразу пришло в голову предположение, что он видит сейчас перед собой эту полупомешанную мать. Но его совсем не интересовало состояние умственных способностей этой старушки, его взволновала мысль, что эта женщина, уже пожилая и очень аккуратно одетая, с каким-то странно-притушенным выражением лица, возможно, принесла новости о сыне. И потому он спросил попросту: