Дела семейные - [34]

После этого Борис взялся за оборудование мастерской, и Леля в этом деле принимала самое деятельное участие. Оборудование заключалось в чертежных досках — их можно было купить, так же как стол и несколько стульев. Но главное место в мастерской должны были занимать огромные стеллажи, на которых предполагалось установить макет проектируемого города. Борис разыскал старичка столяра, и Леля с интересом слушала, как он обстоятельно и с удовольствием торговался с ним, — ни ее отец, ни мать так не умели. Стеллаж установили здесь же, в мастерской.

Борис исчезал на целые дни по делам, Леля оставалась одна. Она топила печку, потому что началась осень и нужно было не допустить сырости. Возиться с печкой Леля научилась еще в эвакуации. На обязанности Лени было тогда колоть дрова, а на Лелиной — топить печку. Но она, глядя, как Леня ловко и с размаху колет дрова, сама научилась этому нехитрому и веселому делу, в молодом теле ее проснулась доставшаяся ей от предков отца — лесорубов и сплавщиков — физическая сила. Она любила на дворе, где свежо пахло опавшим листом, помахать тяжелым колуном и глядеть, как после каждого взмаха поленья словно по волшебству разлетаются во все стороны. А потом проворно собрать дрова, притащить их к печке, нагрести свежих, сливочно-розовых стружек, которых во множестве было в мастерской, так как столяр работал тут же, и разжечь печку. И слушать, как гудит огонь, и в приятной полудремоте прислушиваться к рассуждениям столяра, который, хотя сам и был всегда под хмельком, очень одобрял Бориса за то, что тот не пьет. Бориса он называл «твой хозяин», ее — «молодка». Леля не спорила, она хотела, чтобы так было... К возвращению Бориса она приготовляла крепкий чай: он пил и хвалил ее умение заваривать...

В окнах голубело, синело, темнело, ей мечталось, что они уже муж и жена, что они не расстанутся сегодня. Но нет, каждый вечер он провожал ее к троллейбусу. «Ну ничего, — утешала себя Леля. — Разве мне и так плохо?»

Оборудование мастерской было закончено. Борис посетовал на расходы, но все же счел необходимым «обмыть» мастерскую. Был приглашен инженерный начальник с женой, а также полезные люди из коммунхоза. Предполагалось, что будут Сомовы, но пришла только Леля и, к ее удивлению, встретилась здесь с некоторыми приятелями, с которыми сама же познакомила Бориса. Здесь был пописывающий статьи об искусстве в газетах и журналах молоденький критик Гонорий Микст и его девушка, одна из наиболее стильных и модных подруг Лели. Здесь был художник-абстракционист, зарабатывавший себе на хлеб насущный в лучшем московском ателье готового платья.

На этой вечеринке Леля вдруг увидела знакомую ей с детства и почти забытую сумрачно-красивую синеглазую художницу Таисью Евгеньевну. Она была старше всех присутствующих женщин, но, как и в детстве, казалась Леле красивее всех. Борис и Таисья Евгеньевна между собой почти не разговаривали, и он, кроме как: «Тосенька, передай-ка вот ту бутылочку!» и еще что-нибудь в этом духе, ни с чем к ней не обращался. Но в том, как они мгновенно взглядывали друг на друга, было что-то, отчего у Лели теснило сердце. «Но она ведь старше его лет на пятнадцать или даже на двадцать, ведь она к ним приходила с дядей Толей Аравским, когда я в школу еще не ходила...» — успокаивала себя Леля.

Не без некоторого коварства напомнила она Таисье Евгеньевне об их давнем знакомстве, но нисколько не смутила этим ее. Художница внимательно взглянула на нее и, покачав головой, сказала:

— Лелечка Сомова! С бантиком и косичками! Только по детям видно, как мы стареем. Ну, как ваши папа и мама? — и словно тень пронеслась по ее оживленному лицу.

И Леля угадала, что эта еще привлекательная женщина вспомнила сейчас о лучших годах своей молодости и, наверное, об Анатолии Аравском, с его жгучими глазами и мефистофельской черной бородкой.

— Откуда ты ее знаешь? — спросила Леля на следующий день у Бориса.

— Таисью Евгеньевну? Да ведь я учился у нее по классу рисунка всего три года тому назад.

Борис, наведя после пиршества порядок в мастерской, — он даже не забыл продать множество пустых бутылок, — погрузился в работу. Когда бы ни приходила к нему Леля, она или заставала его за чертежной доской или за огромным, занявшим большую часть мастерской стеллажом, на котором из различных, игрушечного размера строений воздвигался и вновь разрушался, менял свои очертания и все совершенствовался макет нового города.

Когда появлялась Леля, Борис вскакивал, целовал ей руки, усаживал пить кофе, который сам очень вкусно готовил, и тут же подсовывал ей эскизики зданий нового города — жилых домов, водокачки, телефонной станции. И как-то само собой получилось, что Леля начинала вырезать, разрисовывать, клеить.

Когда она что-либо кончала, Борис восклицал с искренним восторгом:

— Ну как прекрасно, ну что за золотые руки! — И он бережно целовал эти измазанные в клее и краске руки и называл Лелю своей драгоценной помощницей. И у Лели становилось так тепло на душе, ей казалось, что они уже никогда не разлучатся. Она готова была навсегда остаться здесь, она бы все позволяла ему, но он первый опоминался.