Дела семейные - [31]

Девочки шептались и пересмеивались. Потом Нина Леонидовна услышала звонкий, порою срывающийся голос Миляева. Она прислушивалась, но не могла уловить, о чем он рассказывает, — видно, о чем-то смешном: она слышала не только веселый смех Лели, но и мурлыкающее похохатывание Гали. Потом все затихло, молодежь ушла. Нина Леонидовна задремала, и вдруг у нее, как это бывает в дремоте, возникла мысль, что ей следовало бы съездить на дачу к Матусенко и рассказать о создавшемся положении. Рассказать, почему расстроился брак Леонида и Гали, о котором они так славно сговорились.

Нина Леонидовна встала, припудрилась, привела в порядок прическу и вышла в соседнюю комнату. Лели и Бориса не было, Галя сидела над Лелиными тетрадками.

— Бедная моя ласточка, — шепнула Нина Леонидовна, прижав Галю к своей груди, и у обеих глаза увлажнились. Она подробно расспросила, как живут отец и мать Гали, передала им поклон и вдруг почти неожиданно для себя объявила, что завтра приедет к ним.

«Правда, ведь это самые близкие мне люди... — думала она. — Илья Афанасьевич обладает той проницательностью и практической сметкой, которой так не хватает моему Володе».

12

Участок Матусенко всегда издавал какое-либо благоухание. Ароматы цветущих плодовых деревьев сменялись там запахом левкоев, маттиолы, резеды и других летних цветов. А сейчас, когда наступила осень, на участке крепко пахло овощами и фруктами.

Илью Афанасьевича Нина Леонидовна обнаружила в саду. Небольшого роста крепыш, с очень круглым лицом, в темных, предохраняющих от сильного света очках и в колпаке, свернутом из газеты, он разбирал груду лиловатых, словно подернутых туманом слив, каждую клал на весы и соответственно весу раскладывал по ящикам. Увидев Нину Леонидовну, он снял свой колпак, под которым обнаружилась загорелая, шелушащаяся лысина.

— Ниночка Леонидовна, роднулечка наша! — пропел он хрипловато-нежно и припал долгим поцелуем к ее руке. — Ой, как же мы соскучились по вас, наша ясочка, красавица наша... Вот сюда, сюда... Вот, в кресличко, а то я здесь занят, так сказать, научной классификацией. Вот, извольте взглянуть, есть предрассудок, что этот сорт слив под Москвой не произрастает, а вот, полюбуйтесь, я ведь не только развожу, я научно классифицирую. Впрочем, это вас не должно интересовать. Я лучше нашему дражайшему Владимиру Александровичу подберу корзиночку, чтобы он имел представление, каким полезным трудом на благо отечеству может заниматься персональный пенсионер.

Усадив Нину Леонидовну в удобное садовое кресло, он пододвинул ей ящичек со сливами, пахнущими призывно-нежно.

— Наверное, ваша Галенька рассказывала вам, какие события произошли у нас дома, — сказала Нина Леонидовна.

Илья Афанасьевич развел руками:

— Что станешь делать с детьми! Мы неусыпно печемся об их благе, а у них одно на уме: лишь бы вкушать наслаждения на пажитях жизни!

— Что вы, что вы такое говорите! — живо откликнулась Нина Леонидовна. — Какие уж там наслаждения! Про вашу Галочку этого как раз нельзя сказать, она — это воплощение дочернего долга и послушания. Право, я уже видела ее своей дочерью и лучшего счастья себе не желаю.

— С девочками все-таки легче, — поглаживая свою лысину и шелуша ее и морщась, сказал Илья Афанасьевич. — С мальчиками оно, конечно, труднее, их надо как жеребят объезжать с самых, можно сказать, младенческих лет, чтобы вожжи вот так натянуты были... — и он своими волосатыми руками показал, как должны быть натянуты вожжи. — Послушание для юноши должно стать, если говорить научным языком, своего рода рефлексом. Я вырастил троих мальчиков. Двоих, как вам известно, потерял на поле сражений Великой Отечественной войны, а один сейчас в Тихоокеанском флоте, служака! У-у, знаете какой служака!

Нина Леонидовна вспомнила, что жена Матусенко Анна Маркеловна жаловалась на то, что «служака» уже несколько лет ничего не пишет родителям и даже с праздником не поздравляет, но оставила это воспоминание при себе.

— Вам беда с вашим Ленечкой именно потому, что он совсем не объезжен, — продолжая шелушить свою лысину, говорил Матусенко.

— Беда не в нем, — вздохнула Нина Леонидовна. — Он всегда был мил и послушен. Но когда появилась на горизонте эта особа, он словно взбесился...

— Закон физиологии! — игриво хохотнул Матусенко. — Кобылка только на горизонте покажется, а жеребчик опрокидывает дрожки... — И, видя, что Нина Леонидовна покраснела и отвернулась, он сказал, наклоняясь к ней: — Вы извините, это мне в молодости эпизод такой припомнился. Я у графа Мордвинова на конном заводе по письменной части служил. А откуда она взялась, эта кобылка? То есть, извиняюсь, эта молодая особа?

— Ничего не знаем, ничего! Стоило мне только высказать Леониду вполне правдоподобное предположение, что эта особа заманивает его, как он раскричался и первый раз в жизни наговорил мне кучу отвратительных слов и вот исчез... — Нина Леонидовна тихонько плакала. Илья Афанасьевич поглаживал ее руку и сочувственно вздыхал. — Главное, совсем не нашего круга, простая работница, — всхлипывала Нина Леонидовна. — То есть я не хочу ничего плохого сказать о рабочих вообще, но согласитесь, ведь принять в семью совершенно чужого человека, да еще плохо воспитанного... Ведь это не то, что ваша Галочка, которую я люблю, как дочку. Илья Афанасьевич, я приехала к вам посоветоваться, вы такой разумный человек...