Дела и люди века: Отрывки из старой записной книжки, статьи и заметки. Том 1 - [95]

И пропиталася до недр людского кровью.

В надежде отстоять твердыню дорогую

И с него родину от вражьего вторженья,

Здесь пали легионы наших Леонидов,

Приняв на щит удары полчищ полумира

И грудью мощной отразив их ярый натиск,

Здесь русские костьми легли богатыри.

При залпах тысячи громаднейших орудий,

Под огненным дождем свинца и чугуна,

В дыму и пламени негаснувших пожаров,

Под смертный хрип и стон истерзанных людей,

Здесь триста сорок дней разыгрывалась драма,

Которой целый мир, дивясь, рукоплескал.

Герои Сарагоссы, Трои, Карфагена,

Вас, севастопольцы, едва ль не превзошли…

Здесь не был просто бой — боролися гиганты,

Тут рыцари дрались, сойдяся в поединке,

Тут крики слышались: «стреляйте вы, мы — после»…

Смерть проносилась, но не было победы:

Антей не побежден, когда его пята

Касается земли, как матери и силы…

Изуйте ж пози здесь, пришельцы-пилигримы.

Зане то место, где стоите вы, есть свято!

С каким волнением и трепетным желаньем,

Пришлец издалека, рвался я мыслью видеть

Тебя, мой дорогой и сердцу близкий холм,

И вот я, наконец, у твоего подножья.

Вокруг немая тишь, безлюдье и пустыня,

Известка, глина, грязь и глыбы плитняка —

Всё исковеркано, изрезано и взрыто,

Как будто волны здесь морские в бурном взмете

Окаменели вдруг под взглядом чародея.

Осенний теплый день склоняется к закату,

Последний солнца луч, луч поздний и холодный,

Под легким облачком, гонимым ветерком,

Как резвое дитя, играет и бежит

По ямам и буграм изборожденной почвы,

И где то там вдали теряется и гаснет…

Почтительно как сын, с главой непокровенной,

Я поднялся на холм, который силы вражьи

С таким неистовством громили день и ночь,

В который брошено так много бомб и ядер,

И на который глаз людских, дивясь, смотрело

Едва ль не более, чем смотрит с неба звезд…

Вот башня — памятник, где наши командиры,

Отцы седых дружин, как бы зеницу ока,

Блюли им вверенный самой судьбою пост.

Вот славный тот блиндаж, где старый лев Синопа,

Окончив свой обход по линиям огня,

Беседовал с детьми своими — моряками

И оживлял в них дух и веру в одоленье.

А вот — колодцы мин с их мрачным лабиринтом

Подземных галерей, воронок, душников,

Где русский наш Вобан с таким искусством вел

Подземную войну с противником достойным.

Вот место, где ядро Корнилова сразило,

Вот здесь Панфилов пал, а здесь Нахимов славный,

Смертельно раненый, окончил славно жизнь.

О! сколько горестных и жгучих вспоминаний

В нас будит этот холм своим живым рассказом.

Взволнованный, в слезах, всхожу на вал кургана,

Вокруг раскинулись в нестройном беспорядке

Ложбины узкие, овраги, балки, кручи,

Останки батарей, руины грозных верков,

Окопов всяческих, люнетов и траншей;

На западе заря сгорела, гаснет отблеск,

Земля оделась прозрачной серой дымкой,

И звездочки зажглись на синем склоне неба.

Пора бы и домой, но я еще стою,

Смотрю и думаю, о прошлом вспоминаю…

И вот передо мной как будто восстает

Не мертвый нынешний, но прежний Севастополь,

С его стальной стеной недремлющих штыков,

В огневом поясе грохочущих орудий.

Идет в разгаре бой, кровавый страшный бой,

Из-под густой зловещей черной тучи дыма,

Застлавшей горизонт, не видно даже света,

День превратился в ночь, ночь ужаса и страха,

Орудия, мортиры, ружья, штуцера,

Стреляя залпами и порознь, превзойти

В убийственной борьбе стараются друг друга.

Снаряды сыплются — как частый крупный град,

Чугун, свинец и медь валятся словно с неба,

И места нет вблизи, где б человек, укрывшись,

Спокойно мог сказать: «теперь я безопасен»…

Смерть носится как вихрь и косит жатву крови,

И бешеным её порывам нет конца.

Ей кажется, что мир ей отдан весь на жертву,

И мечется она безумно там и здесь,

И новых тысячи любимцев избирает,

Меж тем как раненый, истерзанный, избитый,

Напрасно ждет ее и молит, словно блага,

Перста холодного её прикосновенья.

Везде лежат тела — и лошади, и люди:

И трупы целые, и части, члены трупов

Смешалися с людьми, в которых тлеет жизнь,

И человек живой завидует умершим.

Один глоток воды дороже полумира,

Последняя мольба в борьбе за жизнь о нём;

Здесь бледные уста сомкнулися с молитвой,

Тут вопль проклятия колеблет жгучий воздух,

Страдалец чуть дыша, коснеющей рукой,

Чтоб жажду утолить, щепоточку травы,

От крови влажную, вокруг себя срывает…

Но бой колеблется, враги зовут резервы,

И вот они спешат, усиливая бег,

Им нужно во время прибыть, чтобы ворваться

В заветный бастион — венец их всех усилий;

Уже полк за полком, как вал завалом в море,

Несутся, буйные, вперед неудержимо, —

И вот ударились о каменный утес,

И вспять отпрянули, лишь брызги волн, да пена

Взлетели высоко и пали в те же волны,

Окала не дрогнула, утес не шевельнулся…

Еще удар, другой, и масса волн громадных

В напоре яростном уж хлещет чрез утес,

Но каменная грудь скалы не подалася…

Хвала тебе во век, бессмертный ваш Хрулев,

Ты к «благодетелям» о выручке воззвал,

И с ними бросился и выручил победу.

Но тени падают… и только Горчаков

Со свитою своей стоит еще у бухты,

Как в тот несчастный день, когда твердыня пала,

И перед ним войска, в молчании проходили.

Всю тяжесть этого жестокого паденья

Он вынес на себе, достойный наш стратег,

И, гордый правотой своей в дни тяжких бед,

Он лег вблизи своей разрушенной твердыни,