Дела и люди века: Отрывки из старой записной книжки, статьи и заметки. Том 1 - [27]

В заключении Николев повествовал: «Позвольте, ваше сиятельство, объяснить невозможность в здешнем месте иметь за графом надлежащий присмотр, поелику живет он один в избе, удаленной от селения, подле церкви, где приставнику поместиться негде, дом же его так ветх, что осенью и зимой нельзя в нём жить, всечасно окружен бывает своими людьми, из коих самые ближайшие: камердинер и два солдата отставных, люди непокорливые и нетрезвые и имев в повелении своем тысячу душ корел, из коих весьма малое число по-русски худо разумеют, а посему почти возможности нет усмотреть, чтоб он не мог тайно отправить от себя кого с письмами, или для другого чего, также и на оные ответы получить, а по неимению здесь никакой команды об могущих случившихся каковых происшествиях донесений доставлять не с кем и не на чем. А посему всепокорнейше прошу ваше сиятельство оказать милость в рассуждение вышеписанных обстоятельств снабдить меня вашим поведением, или для личного объяснения позволить мне быть в Петербург, дабы в невыполнении порученного мне не ответствовать».

В свою очередь, и Суворов, озабоченный приездом Николева и опасаясь еще больших стеснений, 20-го же сентября, решился обратиться к императору Павлу с следующим письмом:

«Всемилостивый государь!

Ваше императорское величество с высокоторжественным днем рождения всеподданнейший поздравляю.

Сего числа приехал ко мне коллежский советник Николев. Великий монарх! Сжальтесь: умилосердитесь над бедным стариком. Простите ежели в чем я согрешил.

Повергая себя к освященнейшим стопам вашего императорского величества всеподданнейший.

Г. А. Суворов-Рымникский.

20-го сентября 1797 года

Боровичские деревни».

По докладе этого письма, 28-го сентября, императору Павлу, государь повелел «оставить без ответа».

10-го октября, князь Куракин докладывал государю о донесении Николева, но прямодушный Павел не согласился на предложенные меры, повелев: «растолковать Николеву, что он определяется к графу Суворову для надзора за ним неприметным образом, следовательно, сии намерения им смотреть г. Николева остановить». Вместе с тем докладывались присланные губернатором, полученные с почты письма на имя Суворова и камердинера его Прохора Иванова от Сиона о делах вотчинных. Велено: возвратить их Суворову.

Таким образом, стремления надсмотрщиков сузить до крайних пределов и без того тесный круг свободы опального фельдмаршала были парализованы. Рвение их сменилось полнейшей индифферентностью. Еженедельные донесения Николева приняли стереотипную форму: «граф здоров, упражнения всё те же». Изредка они иллюстрировались дополнениями: «граф грустит, не имея известий от дочери», или: «получа от дочери письмо, крайне был обрадован».

Дни Суворова потекли спокойнее; уединенный от всего, что человеку дорого и мило, он вел жизнь отшельника; изба и церковь, и изредка деревня, дворовые люди и крестьяне, корелы, язык которых он стал изучать, заменили ему и двор, и общество, и свиту, и, наконец, обаяние власти. Человек, по одному слову которого шли в огонь и умирали тысячи людей, теперь был один, заброшенный в лесную глушь Прионежья, сосредоточенный в самом себе, и только в самом себе почерпавший силы на дальнейшую борьбу с несчастьем, которое не могло его сокрушить.

6-го октября, Суворов сильно ушибся, набежав ночью на лежавшую собаку, а в декабре у него болели ноги. Доктора не приглашали.

7-го октября, было получено с почты на имя Суворова письмо из Пешта от барона Карачая, которым он просил уведомления о здоровье фельдмаршала. Письмо это представлено государю, и, по его повелению, переписка с Карачаем прекращена.

15-го ноября, в избе, где жил Суворов, учинился пожар, от сделанного в сенях очага, но скоро потушен. Избу поправили, и Суворов остался в ней.

В образе жизни его перемен почти не было. Всё, что Николев считал нужным довести до сведения правительства, заключаюсь в следующем: «теперь, ежедневно поутру и после обеда поет духовные концерты, в праздники более мундира не надевает, а бывает в обыкновенном своем белом канифасном камзольчике, с орденом св. Анны на шее». О характере Суворова Николев сообщал: «граф ежедневно становится сердитее и не проходит почти ни одного дня, чтобы кого из людей своих не побил, даже и в самый день праздника Рождества Христова, за обедней, при всех дворецкому своему дал пощечину. На меня (Николева), рассердился крайне за то, что я разговорился с ним, ошибкою сказав ему «вы», а не «ваше сиятельство».[19]

Сношения его с внешним миром ограничились посылкою в ноябре дворецкого в Петербург. По докладу о сем Государю, приказано «взять выправку: к кому и зачем приехал». Оказалось, что дворецкий приезжал к графу Зубову по делу о взносе взыскиваемых в казну денег.

Попытался было Николев завести опять речь о трудности надзора. «Здесь, — доносил он, от 4-го октября, князю Куракину — между его людьми идет слух, что он собирается уехать в Петербург, а как я и прежде доносил вашему сиятельству, что граф живет один в отдаленной от селения избе, почему и не трудно ему сие исполнить, равно и тайно кого с письмами отправить, а посему всепокорнейше прошу ваше сиятельство снабдить меня на сей случай вашим приказанием, дабы мне за сие не ответствовать. От меня же бурмистру здешнему наистрожайше подтверждено, чтоб он как лошадей, так и людей, не сказав мне, не давал». Но донесение это осталось без ответа.