Дела и люди века: Отрывки из старой записной книжки, статьи и заметки. Том 1 - [11]

Вот эти то злачные места наиболее, чем обычные для джентльменов удовольствия, влекли к себе прибывших в Москву гостей. Блестящие гвардейские офицеры и придворные кавалеры не желали уступать московским толстосумам ни в чём в области общедоступных развлечений и, поэтому, у цыганок и на травле, как везде, каждый хотел торжествовать, шли споры, держались пари, бросались деньги на ветер, но брал верх и торжествовал тот, кто мог более бросить. Все эти Маши, Стеши и Любаши — тогдашние цыганские солистки, все эти «Давилы», «Халуи» и «Бушуи» стоили тысяч и, поэтому, гости Москвы должны были ее помнить, и даже не менее, чем она их. Воспоминания об утраченных кошельках иногда живут долее, нежели воспоминания о сердечных приемах великосветских красавиц. Граф М. С. Воронцов проиграл «известному охотнику Богатыреву» почти мимоходом предложенное им пари за мордашку в 10 000 рублей. Этому вельможе-богачу ничего не значило проиграть подобную сумму, но были другие пари, проигрыш которых заставил некоторых лиц поехать вместо Петербурга — в деревни.

Эстетических удовольствий для своих высоких гостей Москва приготовила не особенно много. Не смотря на то, что в составе её драматической и других трупп императорского театра находилось тогда очень много даровитых артистов и артисток, как, например: Щепкин, Мочалов, Никифоров, Самарин, Шумский, Усачев, Садовский, Ленский, Живокини, Лавров, Бантышев, Сабурова, Львова-Синецкая и Н. Репина, во всё время пребывания Государя в Москве, дирекцией театров было поставлено только на большом театре два спектакля, и на малом — три. На первом 7 сентября, шла историческая быль Н. А. Полевого «Дедушка русского флота» и, 8 сентября, опера А. Н. Веретовского «Тоска по родине». На последнем же французскою труппой, с только что вернувшейся из Парижа m-lle Констанс, исполнены пьесы: «Riquiqui» (9 сентября) и два раза «Leqain а Draguigon», (6 и 13 сентября). Кроме того, виртуоз императора австрийского и первый тенор миланской сцены, г. Поджи, дал два музыкальных утра в фойе большего театра 6 и 9 сентября. Конечно, всё это слишком мизерно, но нельзя не принять во внимание, что открытие в то время спектаклей зимнего сезона происходило гораздо позднее, чем ныне, а именно: 15 сентября, т. е. когда Государь и другие высокие посетители из Москвы уже выехали.

За то аристократических балов было много. Пользуясь нахлынувшею в Москву массой военной и придворной молодежи, высшее общество танцевало до упаду. Кроме упомянутых выше балов московского дворянства и в вокзале Петровского парка, были еще балы: 6 сентября, у хозяина Москвы, князя Д. В. Голицына, и, 9 сентября, у князя С. М. Голицына. Государь Император с великими князьями, принцами и герцогами, удостаивал все эти балы своим посещением, и своей простотой и милостивым вниманием придавал им особый блеск и оживление.

4 сентября, в высочайшем присутствии, состоялся развод от 2 учебного карабинерного полка, а 6 — ученье батальону кадет московского кадетского корпуса. 5 сентября государь изволил быть в Екатерининском и Александровском институтах благородных девиц и посетил Мариинскую больницу, 6 — обозревал арсенал, 7 — воспитательный дом и Александровский сиротский институт, 8 — вдовий дом. Москва с утра до вечера стояла на ногах. Кремль, улицы и местности, где проезжал, или куда приезжал Государь, были буквально залиты тысячами народа. Одно его появление электризовало массы и восторженные клики «ура»! гремели и, как раскаты эхо, неслись за его экипажем из одного конца города до другого. Иногда, вследствие скопления народных масс, проезд Государя замедлялся. Толпа обступала коляску Царя со всех сторон, некоторые смельчаки вскакивали на подножку и целовали руки и края одежд любимого монарха с благоговением. Государь милостиво раскланивался на все стороны, иногда говорил народу свое «спасибо», и раз как-то, на углу Охотного ряда и Тверской, просил толпу расступиться и пропустить его, иначе он опоздает приехать к назначенному им часу.

Многие обращались к великодушию и милосердию Самодержца. Так, в проезд его величества к разводу 2 учебного карабинерного полка, на Воскресенской площади, пал перед коляской Государя убеленный сединами старец в дворянском мундире и, воздев к нему руки, взывал о милости. Николай Павлович приказал остановить коляску, подозвал к себе старика, выслушал его жалобу на обиды и притеснения родственников, завладевших его имением, во время службы его на Кавказе и милостиво спросил его.

— А есть у тебя прошение ко мне?

— Какое может быть, ваше императорское величество, прошение у старого солдата! — отвечал обласканный старик: — подавал я десяток прошений в разные суды на твое имя, Государь, и ни на одно не получил удовлетворения. Что делать, лично решился предстать пред твои светлые очи: как ты решишь, надежа-государь, так уж пусть и будет.

— Хорошо, — ответил благосклонно государь — ступай во дворец и жди меня.

Возвратясь с развода, царь повелел выдать старику (как говорили тогда, капитану Фирсову), из собственной шкатулки 500 рублей, а дело его вытребовать и рассмотреть в Петербурге.