Дела и люди (На советской стройке) - [15]

* * *

Гражданская война была в полном разгаре. В Москве наступали тревожные дни. Деникин подходил к Туле, и в Кремле серьезно подумывали об эвакуации. Правительство предполагало перебраться на Урал, в Пермь. Хотя это и держалось в секрете, но по Москве ходили всякие слухи, и эвакуация некоторых правительственных учреждений считалась уже почти решенным делом. Готовясь к эвакуации, учреждения составили списки руководящего персонала, который должен был уехать вместе с правительством. В большинстве это были коммунисты, но иногда к ним присоединяли и непартийных специалистов. Ответственные коммунисты вели с ними разговоры с целью нащупать их настроения и проверить их лояльность. В тот момент было еще много интеллигентов и государственных служащих, возлагавших свои надежды на армию генерала Деникина и предпочитавших остаться в Москве. Много было таких людей и в среде бывших промышленников, в частности и в моем окружении. Однажды ко мне явился бывший русский лесопромышленник, который при советской власти сделался заготовителем леса. Он считал себя до некоторой степени обязанным мне. Он заявил мне следующее: - Мы имели беседу в своей среде - непонятно было сразу, кто это мы, - и мне поручено вас заверить, что вашей семье ничего не угрожает. Так как вы будете эвакуированы с советским правительством, то мы просим сказать, как поступить с вашим ребенком при новой власти. Он изъявил даже готовность взять ребенка вначале к себе; он просил лишь оставить семье распоряжение довериться ему, когда он придет ее спасать… Судьбе угодно было зло подшутить над ним. Он вскоре оказался эмигрантом в Берлине; затем, после целого ряда материальных неудач, перебрался в Латвию, впоследствии попал опять в Советскую Россию и там погиб. В списке нескольких сот лиц, подлежавших эвакуации, который мне доверительно показал Ломов, получивший его, в свою очередь, от члена ЦК Рыкова, я нашел себя среди таких старых большевиков, как Карпов, Лежава, Кржижановский, Яхонтов и Радченко; я был внесен в этот список по указанию Ленина. Я легко сблизился с этими старыми большевиками, особенно после того, как список этот стал известен и им. Во время одного из заседаний СТО, когда я, в качестве специалиста-докладчика, вынужден был ожидать в приемной своей очереди в течение долгих часов, я разговорился с Лежавой и Кржижановским. Мы затем встретились частным образом, и скоро выяснилась наша общая точка зрения, заключавшаяся в следующем: стремясь к улучшению экономического положения страны, мы считаем своим долгом указать власти на серьезные и большие недостатки в ее экономической политике; военный коммунизм все больше зажимает хозяйство, и страна идет к катастрофе; все наши попытки воздействовать на отдельных народных комиссаров для исправления недочетов остаются безрезультатными, - поэтому необходимо обратить внимание самого Ленина на все эти вопросы. Мы решили не составлять докладных записок, не вырабатывать программы и тезисов, а лишь добиться беседы на эту тему с Лениным. А так как из нас троих я был тем хозяйственником, который никогда в прошлом не был связан с большевизмом и мог поэтому говорить более свободно, и так как считалось, что я пользуюсь расположением и доверием и Ленина и некоммунистов, - то на меня выпала роль первого докладчика в беседе с Лениным. Не помню, кто именно - Радченко или Лежава - устроил это свидание. Оно состоялось вв той же маленькой комнате в Кремле, в которой Ленин принимал меня в первый раз. Ленин меня уже ждал; он, по-видимому, был предупрежден о содержании предстоящей беседы. Я начал разговор. Я иллюстрировал наши соображения, главным образом, примерами из деятельности Наркомпрода, а также местных партийных организаций, зажим которых был еще сильнее, чем твердая политика центральной власти. В центре руководились потребностями гражданской войны, в то время как в провинции держали курс на стопроцентный социализм. Тут я сослался на то, что я, как заведующий лесозаготовками, нахожусь в постоянном контакте с людьми с мест, приезжающими со всех концов Союза. Так как наши заготовительные аппараты были повсюду, то моя работа давала мне возможность соприкасаться и с массой крестьянства, и с рабочими, и с партийными работниками, стоящими во главе этих местных учреждений - все недовольны, ропщут и жалуются на то, что продразверстка,«налеты» специальных продовольственных экспедиций и т. д. создают недовольство среди тех, кто раньше шел за властью. Не успел я закончить, как Ленин, перебивая меня, заявил: - Я понимаю, что вас привело ко мне. Я с вами вполне согласен. Нужны перемены, нужно будет расширить базу власти, сделать экономические послабления и уступки. Но не забудьте, товарищи, что сейчас идет гражданская война и что это налагает на нас особенные обязанности. Вот сейчас под Балашовым погибло 60% коммунистической дивизии. Нельзя совершать отступления в нашей политике, когда сотни людей гибнут с нашим знаменем в руках. Нельзя менять знамя в бою. Всякая перемена убьет их энтузиазм. Сперва надо победить контрреволюцию, потом мы будем думать о переменах. А сейчас нужно стремиться к тому, чтоб разумно осуществлять все, что может помочь нам в нашей борьбе. - Впрочем, - прибавил он потом, - некоторые упомянутые вами меры будут приняты. В заключение он еще раз подчеркнул необходимость поддержки авторитета власти и заявил: - Предоставьте нам решать основные вопросы и устанавливать время и место, когда и как проводить эти решения, а вы, спецы, продолжайте заниматься своим делом. Мы почувствовали, что говорим с хозяином и что Ленин не только может слушать и убеждать, но и приказывать. Мы, однако, также почувствовали, что перелом назревает и что Ленин уже идеологически начал готовиться к смене вех; но ему нужно было и время, и соответствующий момент, чтобы перед рабочими массами оправдать свой «спуск на тормозах». Устами Ленина тогда говорила уже настоящая власть, которая всегда имеет свою логику… Наш разговор оказался не совсем бесплодным. Через несколько дней стало известно, что Наркомпрод дал указания о некоторых облегчениях крестьянам при сдаче ими продуктов. Некоторые перемены почувствовались и в других хозяйственных органах. Мы были довольны даже и этими небольшими результатами. Через несколько месяцев я оказался в Берлине - это было в конце 1920 года - и встретиил там вождя меньшевиков, Ю. О. Мартова, который незадолго до этого выехал из России и уже не мог больше вернуться на родину. Я рассказал ему доверительно о моем разговоре с Лениным. Он очень взволновался и с возмущением воскликнул: - Как так, как он смел вам так ответить? Ведь он, следовательно, посылает рабочих на смерть за те лозунги, которые он сам не предполагает выполнять! В его замечании я почувствовал давний спор между двумя направлениями в русской марксистской мысли: кто решает судьбы рабочего класса? Сам ли рабочий класс в целом, по типу западных демократий, или сознательное меньшинство, революционная политическая партия, которая лучше, чем близорукая масса, понимает, в чем заключаются действительные интересы пролетариата. Я видел реакцию на один и тот же вопрос обоих крупных вождей - прежде единой - русской социал-демократии. Один считал, что все дозволено во имя основной идеи - торжества революции. Другой находил, что принципами морали надлежит руководствоваться и в революционной борьбе. Быть может, поэтому Мартов и оказался в эмиграции в Берлине, в то время как Ленин сидел в Кремле…