Декстер во мраке - [101]

Да и потом — что дальше? Что такое Декстер без Сумрачной Дымки?

Разве можно надеяться прожить жизнь, не говоря уж о том, чтобы воспитать детей, когда внутри — пустая бездна? Старик сказал, Темный Пассажир вернется, когда мне будет очень больно. Так что теперь, истязать себя физически, чтобы он прибыл в родные пенаты? Каким образом? Стоял я недавно в горящих штанах, глядя на то, как Эстор может отправиться в печку, но даже этого оказалось мало, чтобы вернуть Пассажира.

Я по-прежнему не знал, как ответить на все эти вопросы, когда на рассвете прибыла Дебора с командой спецназа и Чатски в придачу. На острове никого не нашли, зацепок, которые прояснили бы, куда они могли подеваться, — тоже. Тела старика, Уилкинса и Старжака окольцевали ярлыками и упаковали в мешки, а мы всей компанией перекочевали на материк на вертолете береговой охраны. Коди и Эстор были взволнованы, хотя и притворялись, что происшествие их не впечатлило. Миновали объятия и слезы, которые обрушила на них Рита, и оглушительная популярность, которой они, сияя от гордости, стали пользоваться среди своих сверстников, и жизнь потекла дальше.

Да-да, жизнь потекла дальше. Не происходило ничего нового, мои вопросы так и оставались нерешенными, а новых направлений поиска ответов на них я не находил. Таков обратный эффект унылого существования, которое приносило больше страданий, чем была способна причинить любая психологическая травма на свете. Скорее всего старик оказался прав — наверное, я отклонение от нормы. Но теперь я не соответствовал даже такому определению.

Я чувствовал себя выжатым. Я был не пуст, а как бы это сказать — состоялся, что ли, исполнил свое предназначение, и теперь осталась только пустая раковина, живущая одними воспоминаниями.

Жажда найти объяснение постигшему меня обезличиванию никак не отпускала, но найти источник, чтобы утолить ее, я не мог. А теперь казалось, что никогда и не найду. В своем оцепенении я не был способен испытывать боль, достаточную, чтобы вернулся Темный Пассажир. Все мы находились в безопасности, плохие парни куда-то подевались, но меня это не касалось. Пусть это звучит эгоистично, но я никогда не отрицал, что являюсь крайним индивидуалистом, — во всяком случае, если никого нет поблизости. При мысли о том, что теперь придется прожить 17 роль, которую я играл, становилось не по себе, но я ничего не мог с собой поделать.

Это гнетущее чувство оставалось на протяжении нескольких дней. Потом я просто смирился со своей судьбой — судьбой Дезориентированного Декстера. Я ссутулюсь, стану одеваться во все серое, и дети повсюду будут подшучивать надо мной и моим жалким унылым видом. А потом однажды, в почтенном возрасте, я просто упаду где-нибудь незамеченным и ветер развеет мой прах по улицам.

Жизнь потекла дальше. Дни слиплись в недели. Винс Мацуока проявил невиданную активность: сначала нашел нового организатора, потом выбрал подходящий мне смокинг, а когда настал день свадьбы, доставил меня в переполненную церковь в Коконат-Гроув вовремя.

Я стоял у алтаря, слушая орган в ожидании Риты, которая вот-вот должна скользнуть по проходу между рядами, готовая к союзу до гроба. Трогательная сцена, будь я способен ее оценить. Церковь ломилась от хорошо одетых людей — вот уж не знал, что у Риты столько друзей! Может, теперь и мне стоит обзавестись ими — вместе терпели бы это серое бессмысленное существование. Алтарь утопал в цветах, а Винс рядом со мной — в нервозном поту, вытирая ладони о штаны через каждые несколько секунд.

Потом послышался громкий аккорд органа, все в церкви поднялись с мест и оглянулись назад. И вот они появились: сначала Эстор — в прекрасном белом платье, с завитыми волосами и огромной корзиной цветов в руках; следом — Коди в своем крошечном смокинге. Он держал небольшую бархатную подушечку с двумя кольцами.

Последней вошла Рита. И, глядя на нее и детей, я словно видел марширующий в мою сторону серый ужас будущей жизни — жизни, состоящей из заседаний родительского комитета и велосипедов, ипотеки и собраний добровольных дружинников района, бойскаутов, герлскаутов, футбола, новых туфель и брекетов. Мысль о скучной, бесцветной второсортной жизни была столь мучительна, что я с трудом мог выносить ее. Она захлестнула меня острой болью, такой горькой, что я даже закрыл глаза…

И тут почувствовал странное шевеление внутри, чувство нарастающей пульсации, ощущение, что все будет точно так, как должно, и теперь, и всегда, и вечно, а то, что должно вот-вот соединиться, не может быть разорвано никогда.

И, удивленный этим ощущением правильности, я открыл глаза и снова повернулся, чтобы посмотреть на Коди и Эстор, которые забирались по ступенькам, готовые встать рядом со мной. Эстор выглядела такой безоблачно счастливой, какой я еще никогда прежде не видел ее, и мне стало приятно и хорошо. А Коди, так осторожно делавший маленькие шажочки, был по-прежнему серьезен в своей молчаливости. Я заметил, что его губы шевелятся, передавая мне какое-то секретное сообщение, и послал ему удивленный взгляд. Его губы задвигались снова, и я слегка наклонился, чтобы услышать его.