Декамерон шпионов. Записки сладострастника - [48]

Джон Уоррен скучал. Английское посольство жило размеренной жизнью, по воскресным дням старались вырваться за город, чаще всего в район Николиной горы, где гужевался под контролем УПДК весь дипломатический корпус. Выезды туда младших чинов вполне допускались, но не поощрялись, да и не хотелось Джону вновь видеть опостылевшие физиономии. Он закрыл книгу и посмотрел в окно: шел снег, и дворник, закутанный в огромный тулуп, сгребал его в кучу такой же огромной фанерной лопатой — на Альбионе такого идиотского чуда и представить себе было невозможно. А что делает сейчас мама? Отец умер совсем недавно, и она еще не научилась жить без него, просыпалась и не знала, что делать. Наверное, пошла в церковь вместе с сестрой Маргарет, работавшей в муниципалитете Бристоля. Когда будет побольше денег, он обязательно пригласит маму в Москву. Хотя бы на неделю, ведь она редко куда выезжала. Попытался читать — не смог, раскрыл альбом с марками, полистал и закрыл. Включил телевизор — на экране ухоженная тетя рассказывала о новом постановлении партии и правительства, говорила так мудрено, что Джон со своим русским ничего не смог уловить. Посмотрел на себя в зеркало, вздохнул. И тут раздался телефонный звонок — на проводе была Мэгги, черт побери! Поговорила немного о том, как прекрасны воскресные дни и как пушисты снега за окном, посетовала, что он убивает свое время в одиночестве, а потом предложила развеять его в английском клубе. Представил себя танцующим с Мэгги, и его передернуло. Господи, кто придумал этот идиотский ритуал, когда мужчина бессмысленно, как конь, трется о женскую грудь и стучит ногами? Отвратительные касания бедер, духота в зале, теплый пар от тела… фу! Нет, он неважно себя чувствовал, спасибо. С облегчением повесил трубку, налил виски, выпил и прилег… На душе было гнусно, вдруг остро захотелось в Лондон, особенно, в джаз-клуб Ронни Скотта, куда хаживала их компашка, а потом в укромный ресторанчик в Челси, где пиршествовали одни особы мужского пола и приход женщины вызывал шок…

Барнс возлюбил своего подчиненного, поручил ему регистрировать все секретные документы и даже составить справку о военных объектах в Ленинградской области. Попутно наставлял: во всем необходимы чувство меры, осторожность в контактах с русскими, о каждом докладывать, однако не следует бояться их, как черта, надо изучать врага, ходить в театры и музеи, в то же время не отрываться и от родного английского коллектива. Уоррен отвечал ему сдержанной взаимностью, старался улыбаться и не возражать. Но легче всего Уоррен чувствовал себя с Барановски, тот пару раз угощал его коньячком в кабинете и советовал смотреть на жизнь проще: она дается один раз, она прекрасна, и надо уметь использовать каждую секунду, сплин — это удел безмозглых, и в России можно великолепно устроиться: русские — беззаботны и легкомысленны, в отличие от американцев не живут, чтобы работать, а работают, чтобы жить, они не заботятся о будущем, беспечны, готовы пропить последнюю копейку — и в этом их прелесть. Разве это не прекрасно и не напоминает заветы знаменитого георгианца доктора Самуэля Джонсона? Барановски подошел совсем близко, его теплое дыхание обдавало Джона, мутило ему голову, вдруг их колени встретились, Уоррен подался вперед, но Барановски отступил в сторону и выпил еще рюмку.

После ухода англичанина Юджин срочно связался с Громовым и попросил о встрече, на которой и поведал ему свои экстраординарные наблюдения.

— Не может быть! — не поверил Громов. — Вы в этом убеждены?

— Все-таки у меня большой опыт, Виталий Григорьевич, вы же знаете мою биографию. Честно говоря, я уже при первом знакомстве почувствовал, что он гомосексуалист, но решил это перепроверить… это самый настоящий пассивный тип…

— А как вы это угадываете? Есть какие-то признаки? — заинтересовался Громов, подавляя отвращение к извращенцу, глубокое и искреннее, как и у большинства советских людей.

— Вам этого не понять, все это происходит на уровне интуиции, — уклонился от детального ответа Барановски.

— В любом случае это большая удача, Женечка, рыбка сама идет в сети. Впрочем, в Англии в правящих кругах очень много гомиков. Говорят, все это идет от частных мужских школ вроде Итона, где нет девочек, и потому мальчики трахают друг друга. А потом это становится генетическим кодом, вся нация, точнее, правящий класс, постепенно становится голубой и медленно деградирует, — Громов захохотал, представив страшную картину полного падения Британии.

Барановски деликатно указал на могущество Греции и Рима, где в ходу были мальчики, на величие известных гомосексуалистов — Оскара Уайльда и Андре Жида, тут он имел неосторожность добавить несколько слов по поводу Петра Ильича, но патриотизм Громова не выдержал такого удара, и он прервал агента.

— Все это глупости насчет Чайковского! Но давайте подумаем, как лучше организовать разработку…

Вскоре Барановски пригласил Джона к себе на квартиру, обставленную шведской мебелью, с небольшой коллекцией картин полуопальных советских художников. Закусывали на кухне, ничего не пили, кроме дурманящего, крепкого «Эрл Грея» в чашках из настоящего Веджвуда, улыбались друг другу, само собой перешли в спальню, и все было прекрасно. Так счастливо закончилось одиночество Джона Уоррена, жизнь стала простой и легкой, все проблемы ушли на задний план, Барановски оказался большим оптимистом и превосходным рассказчиком, блестяще знавшим и английскую, и русскую историю.