Декамерон шпионов. Записки сладострастника - [10]

Юрий Владимирович хохотнул и потер руки.

— Вы не представляете, Мисаил, в какую ажитацию они придут, когда обнаружится, что свиное корытце пусто; как поскачут они, расталкивая друг друга, за разными литературными и прочими премиями, учрежденными жульем, дабы прикрыть себя благотворительностью; как заискивающе начнут заглядывать в глаза бывшим барменам, а ныне хозяевам мира, владельцам бензоколонок, проституткам, ставшим женами разбогатевших мясников. Как они начнут лизать задницы всем заграничным благотворителям! Вот тогда они вспомнят советскую власть, вот тогда они заскулят…

Что и говорить, Джованни, тебе, Петрарке или Данте и не снились те привилегии, которые имела наша творческая интеллигенция! Когда изгнали из страны Данте, он бедствовал, скитаясь за границей, наши же редкие изгнанники купались в западном золоте, лишь немногие потом вернулись назад.

«Голгофа» уже была утверждена Учителем и полностью готова к реализации, когда Судьба сыграла с нами злую шутку: в феврале 1984 года Юрий Владимирович почил. Болел он не очень долго, но тяжело, ухитряясь в минуты облегчения корректировать свой план. Беда в том, что в больницу являться он мне запретил, не хотел, чтобы я засветился перед осаждавшими его там членами политбюро, они все подхалимствовали, и каждый мечтал, что его назначат преемником.

Контакт мы поддерживали через специальный телефон с автоматическим шифровальным устройством, уже на смертном одре он попросил меня не форсировать приход к власти Михаила Рулевого, а подержать общество в состоянии нервического ожидания: «Чем темнее ночь, тем ярче звезды».

Согласно этому указанию, использовав мощные агентурные возможности, у власти я поставил совершенно больного Константина, друга Леонида Стабильного, пугая общество тем, что после него вожжи возьмут еще более старые и больные люди. Это напугало даже самих динозавров в политбюро, и, когда Константин испустил дух, ЦК партии на апрельском пленуме 1985 года выбрал в вожди фаворита «Голгофы» Михаила Рулевого.

Согласно плану, Михаил сразу развернул мощнейшую антиалкогольную кампанию, боролся, как говорят, железом и кровью, такого ужаса в России никогда не бывало, однако алкогольный дух сломить, естественно, не удалось, народ предпочитал травиться самогоном из козьего дерьма, политурой, одеколоном и разбавленным водой гуталином. Травились, но не сдавались. Этого тебе, истинному флорентийцу, избалованному вином «соаве» и «пино гри», уж точно не понять.

Пил ли ты когда-нибудь, Джованни, вонючую воду из застоявшегося венецианского канала? Так вот: это — восхитительнейшее питие по сравнению с тем, что вошло в народный быт у нас! Причем над пьющими постоянно издевались: дефицит, талоны, длиннющие очереди, только по бутылке в одни руки, только при наличии пустой тары, причем вымытой до блеска и с содранной наклейкой. Представляешь, как унизительно чувствовали себя некоторые гранды, оттирая ногтями и слюной бутылочные наклейки? В каждом магазине устанавливался свой непредсказуемый порядок, средние классы, пренебрегающие политурой, для страховки носили с собой портфели, набитые пустыми бутылками, они звенели на ходу, как колокол, и звали на бой.

Конечно же, это придало особо дегенеративный характер последующим лозунгам 1986 года — ГЛАСНОСТИ (тогда пошел в ход запущенный мною тезис: «Мы все живем в эпоху гласности. Товарищ, верь! Пройдет она. И Комитет госбезопасности запишет наши имена»), УСКОРЕНИЯ (ускоряли всё: и набивание карманов, и автомобильное движение, и даже коитус) и ДЕМОКРАТИЗАЦИИ (у одних замки и яхты, у других — дырка в бублике). В 1987-м мы славненько вылили помои на лиц старшего поколения, обозвав период Леонида Стабильного ЗАСТОЕМ (представляешь, как возненавидели Михаила массы ветеранов, и не только они?!), на июньском пленуме ЦК КПСС были посеяны ростки новой экономики, основанной на ХОЗРАСЧЕТЕ и КООПЕРАЦИИ (якобы об этом только и мечтал Владимир Неистовый в свои последние трагические годы!).

В том же году я уже начал осторожно натравливать Бориса на Михаила. Первый оказался слишком совестливым и робким и все боялся, что его упекут в больницу и впрыснут смертельные уколы. Но Михаил был чувствителен даже к самой легкой критике, поэтому мои люди довели до него сплетни о его супруге, якобы распространенные Борисом, — самый простой и эффективный способ, и не надо тут никакой агентуры влияния: великие дела вершатся на уровне кухни. Михаил был вне себя и с треском вышиб Бориса из политбюро. Ситуация обострилась, но все равно мы никак не могли выйти на намеченные рубежи.

Ах, как все затянулось! Рулевой все раскачивал и раскачивал лодку, продвигая ее ко второму этапу, и никак не мог ее перевернуть, хотя уже в 1988 году на XIX партконференции страсти бушевали. И не столько был виноват нерешительный Михаил, сколько партийная номенклатура, за исключением некоторых ярких единиц, особенно среди комсомольцев, которые сразу почувствовали, куда дует ветер, и начали хапать по мере сил.

Увы, большая часть партии оказалась тупее ослов (не подумай, что я не уважаю Апулеева Луция в шкуре жизнелюбивого золотого осла, дорогой Джованни, просто наши ослы принадлежат к особой, уникально тупой породе), все держались за стулья и не желали никаких перемен. Удивительно трусливая и нерешительная публика! Не мог же Михаил Рулевой с высокой трибуны заявить: товарищи, давайте строить капитализм, рвите на части народную собственность, превращайтесь в банкиров и предпринимателей! А они, дураки, ничего не понимали, особенно в обкомах, им все казалось, что предел мечтаний homo sapiens — это госдача, спецпаек, спецмедицина и поездка с санкции ЦК раз в год за границу на съезд какой-нибудь партии племени мумбо-юмбо с командировочными аж 30 долларов в сутки!