Декамерон. Пир во время чумы - [252]

Среди исторических, унаследованных острот иные отличаются колоритом среды, ароматом почвы; такова отповедь Гвильельмо Борсьере, маэстро Альберто из Болоньи и Гвидо Кавальканти, который привел в смущение веселую компанию, приставшую к нему у гробниц Сан-Джованни, сказав, что у себя дома они вольны говорить, что им угодно. Вы чувствуете себя в среде, где умственное развитие дало лишек производства и, вместе, сознание силы, которая требует упражнения, исхода, и находит выражение в культе блестящей шутки, виртуозного слова, забавной проделки; в них мерка – превосходство над тем, что отстало; есть что-то лихорадочное, юное, бесцельное в этой потребности расправить мускулы, расходиться. Поминаются старые потешные люди, тонкие, благовоспитанные, как Примас, Бергамино, флорентиец Гвильельмо Борсьере, как те cavalieri di corte, иначе гистрионы, которых обязанностей было честным образом развеселять усталых от дела синьоров-правителей, не те грубоватые и неразборчивые, которые побираются у жалких и безнравственных вельмож, кормясь своим злословьем, как флорентийцы Чакко и Бьонделло; у них шутка обратилась в ремесло, как у Дольчибене, Гонеллы и боккаччевского буффона Риби; в обществе она возделывается свободно, как естественный избыток умственного и телесного здоровья. Был в нашем городе юноша, «по имени Микеле Скальца, самый приятный и потешный человек в свете, у которого наготове были самые невероятные рассказы, почему молодым флорентинцам было очень приятно залучать его к себе, когда они собирались обществом; был «о ту пору во Флоренции молодой человек, удивительный забавник во всем, за что бы ни принялся, находчивый и приятный, по имени Мазо дель Саджио: действительное лицо, по профессии маклер, лавка которого была обычным притоном веселых художников, как в лице другого, столь же исторического типа, ростовщика и откупщика Чалпеллетто (Чеппарелло[121]) из Прато, Боккаччо казнил тех итальянцев или, как их называли, ломбардцев, которые по всей Европе занимались лихвой, навлекая на себя общую ненависть.

Главными носителями шутки, часто непереводимой в своем местном колорите, и шумного, несколько животного веселья, являются художники. Изобилие юмора – признак талантливости: новеллы Саккетги, потешный рассказ о дровянике Грассо, приписываемый Манегги, биографии Вазари полны художнических анекдотов; Джотто пишет мистических мадонн и отпускает не совсем благочестивую остроту насчет изображения св. Иосифа; король Роберт, потешавшийся проделками шута Гоннеллы, любил беседовать с Джотто за его работой, ибо у него всегда бывало припасено какое-нибудь словцо или остроумный ответ. У Боккаччо потешниками являются живописцы Буффальмакко, Бруно и Нелло ди Дино. О школьничествах Буффальмакко рассказывает Саккетти, позднее – Вазари, между прочим, что однажды он написал по заказу мадонну с Спасителем на руках, и когда заказчик не захотел платить, принудил его к тому тем, что заменил Спасителя – медвежонком. В «Декамероне» похождения его и его товарищей слагаются в целый цикл; предметом острот и издевок – два оригинала: художник Каландрино, недалекий, живущий в страхе своей жены, способный поверить всякой небылице, – и болонский доктор Симоне, такой же, как и он, простак, только ученый. Что у них общее – это легко воспламеняющееся самомнение; потешники любуются ими, бережно подходят к объекту анализа, поставят вопрос, поддакнут, где надо, и тайные помыслы Каландрино и Симоне расцветают перед ними во всей их откровенности: Каландрино считает себя неотразимым для женщин, Симоне млеет в сознании своей учености, обаяния и привлекательности. В старые годы авторы фаблио и еще во второй половине XIV века итальянец Матазоне потешались над бесправным вилланом, грубым и придурковатым, грязным и себе на уме; такова точка зрения на обездоленные классы общества и в итальянских Sacre Rappresentazioni[122]; у Боккаччо еще остались следы этого понимания в типах Ферондо, Бентивенья дель Маццо; Пьетро ди Тресанти; в простаках-крестьянах, разевающих рты, слушая о чудесных хождениях брата Чиполлы; но в общем требования поднялись: смех и сатиру вызывает уже не бесправная простота, а бесправное самомнение. Культурного флорентийца коробит самозванный судья-баран, которого привез с собою по дешевой цене подеста, и они в общем присутствии стаскивают с него штаны; в докторе Симоне они, не школьные, но развитые люди, потешаются над патентованным в Болонье ученым худоумием. Потешаются жестоко, как герои фаблио; умственное развитие не обуздало животных инстинктов, а сделало их только ценнее, смех дешев, вызывается балаганной выходкой, как, например, часто в новеллах Саккетги; сознание превосходства не знает меры, шутка получает нередко характер истязания, бесцельного злорадства: это Ренар, издевающийся над глупым волком. Бедный маэстро Симоне угодил в помойную яму, проделка мадонны Беатриче кажется «крайне злохитростной» даже собеседницам «Декамерона», издевки Лидии над мужем, извиняемые страстью, столь же жестоки. Правда, содержание двух последних новелл принадлежит международной бродячей сказке, но их настроение то же, что и в шутках местного происхождения. Еще хуже, когда проказа задумана с целью отместки: удары сыплются на бедняка Бьонделло, а злостный школяр Риньери тешится местью, заманив обманувшую его красавицу на башню, где она день-деньской стоит голая, на солнце, искусанная мухами и слепнями, а он методически отчитывает ее в стиле нареканий на злых жен. Если в новелле о Риньери отразилось действительное озлобление автора против вдовы, которую он казнил в своем «Корбаччио», то перед нами интересный образчик рассказа, в котором биографические, местные элементы выразились в мотивах пришлой повести: именно такая повесть известна; каким бы путем ни зашла она в Италию и до Боккаччо, она встретила здесь сходный уровень общественного чувства и личного настроения и в том и другом отношении дает материал для анализа, независимо от своей захожей схемы.