Декабристы - [123]

Вскоре произошло событие, которое вызвало тревогу и опасения обеих женщин. Политические каторжники объявили голодовку! Факт, несомненно нарушивший спокойствие и однообразие Благодатской каторги.

Тюремный надзиратель Рик решил ввести в тюрьме новый порядок — запретил заключенным общаться между собой и пользоваться свечами для освещения. В знак протеста они отказываются принимать пищу — возвращают обед, возвращают ужин. На другой день — то же самое. Надзиратель Рик пишет донесение, в котором сообщает, что каторжники взбунтовались и хотят умереть с голоду. Напуганный, с целой свитой приезжает Бурнашев. Одного за другим начинают выводить декабристов и допрашивают их.

Мария бежит к тюрьме и видит, что навстречу ей идет под конвоем Сергей. Упав на колени перед ним, со слезами на глазах она умоляет его не горячиться и быть рассудительным. В конечном счете власти вынуждены были отступить и восстановить прежний порядок. Рик был уволен, а на его место назначен новый — Резанов, человек преклонных лет, относившийся со снисхождением и уважением к судьбе декабристов. Он часто приходил в тюрьму, чтобы поиграть с ними в шахматы, разрешал им прогулки, которые иногда продолжались по нескольку часов…

Уже с первых лет своего добровольного изгнания Мария проявляла твердость и силу характера, свою волю. Оказавшись в тяжелых условиях жизни каторжан и ссыльных, она не дрогнула перед невзгодами и всевозможными унижениями. Доказательством бодрости ее духа является хотя бы то обстоятельство, что она и ее подруга княгиня Екатерина Трубецкая всегда были опрятно одеты, летом даже в соломенных шляпках с вуалями. Мария говорила, что не следует никогда ни падать духом, ни распускаться. Она ездила на телеге за провизией, не стыдясь сидеть на мешках с мукой. Встречая ее, местные жители с почтением здоровались с ней. Они понимали величие ее поступка, по достоинству ценили ее добрый характер и отзывчивое сердце. Ее готовность прийти на помощь каждому, включая уголовных заключенных, стала известна всей округе.

«Теперь я жила среди этих людей, принадлежащих к последнему разряду человечества, а между тем мы видели с их стороны лишь знаки уважения; скажу больше: меня и Каташу они просто обожали и не иначе называли наших узников, как „наши князья“, „наши господа“, а когда работали вместе с ними в руднике, то предлагали исполнять за них урочную работу; они приносили им горячий картофель, испеченный в золе».

Видя этих полуголых и одетых в тряпье людей, когда они выходили из тюрьмы за водой или дровами, Мария покупала льняное домашнее полотно и поручала сшить им рубашки. Один случай не на шутку рассердил Бурнашева. Просматривая отчет о расходах Марии, он угрюмо сказал:

— Вы не имеете права раздавать рубашки: можете облегчить нищету, раздавая по 5 или 10 копеек, но не одевать людей, находящихся на содержании правительства.

— В таком случае, милостивый государь, — отрезала Мария, — прикажите сами их одеть, так как я не привыкла видеть полуголых людей на улице.

Бурнашев еще больше был удивлен и смущен, когда увидел, что эта деликатная женщина, которая только что с такой горячностью отстаивала элементарные человеческие потребности, удаляется к селу верхом на лошади. Он не видел раньше дамского седла — местные жители, вернее, тамошние женщины, ездили всегда верхом по-мужски.

В другой раз Волконская дала деньги беглому уголовному преступнику Орлову, пользовавшемуся славой «своего рода героя».

«Он никогда не нападал на людей бедных, — пишет она в своих воспоминаниях, — а только на купцов и в особенности на чиновников; он даже доставил себе удовольствие некоторых из них высечь. У этого Орлова был чудный голос, он составил хор из своих товарищей по тюрьме, и при заходе солнца я слушала, как они пели с удивительной стройностью и выражением; одну песнь, полную глубокой грусти, они особенно часто повторяли: „Воля, воля дорогая“. Пение было их единственным развлечением; скученные в тесной, темной тюрьме, они выходили из нее только на работы. Я им помогала, насколько позволяли мои средства, и поощряла их пение, садясь у их грустного жилища. Однажды я вдруг узнаю, что Орлов бежал.

Власти начали поиск беглецов. Им удалось окружить дом, где они находились, но Орлов успел бежать. Схваченных били бичами и палками, чтобы выведать, кто им помогал».

«Никто меня не назвал, — вспоминала позже Мария, — гусар предпочел обвинить себя в краже, чем выдать меня, как он мне сказал впоследствии. Сколько чувства благодарности и преданности в этих людях, которых мне представляли как извергов!»

Мария Волконская и Екатерина Трубецкая прожили на Благодатской каторге семь месяцев. В сентябре 1827 года всех декабристов-каторжников, по решению царского правительства, собирают в одном месте — в Чите. Первых декабристов в это маленькое и бедное село доставили еще в январе 1827 года, а через год их было уже здесь свыше семидесяти человек. Две княгини с радостью восприняли эту новость и начали быстро собирать сврй багаж — ведь в окрестностях Читы нет никаких рудников, а это не безразлично для всех них — их мужья осуждены к каторжным работам именно в рудниках.