Декабристы - [83]

.

Бесспорно одно: вопрос о престолонаследии обсуждался в обществе. В отличие от великого князя Николая, у Александра I и цесаревича Константина не было детей, имевших право наследовать престол. Николай же, в отличие от Константина, был женат «правильно», на дочери прусского короля Фридриха Вильгельма III, и семья у него была крепкая. Один из осужденных по делу о тайных обществах, Дмитрий Завалишин, утверждал в мемуарах: «Я не говорю уже об общих слухах, носившихся еще при самой свадьбе Николая, и особенно усилившихся при рождении у него сына. Положительно еще тогда уже утверждали, что прусский король не иначе выдал свою дочь, как при формальном обязательстве императора, что муж ее будет его (Александра I. — О. К.) наследником. Когда же дело шло о разводе Константина, то общие неопределенные слухи перешли в точную положительную известность о самой даже форме назначения Николая наследником. Было ли прямо узнано или только отгадано содержание завещания, сказать не можем, но знали, что завещание существует, и даже место его хранения было определенно известно»^{602}.

Однако от светских слухов до прямого разглашения официальной информации в полуофициальном журнале еще очень далеко. Ода «Видение» появилась в подцензурной печати и, что выглядело особенно странным, всего через две недели после подписания манифеста. Но, опять же, никаких санкций ни в отношении автора, ни в отношении редактора журнала, где она появилась, ни в отношении цензора не последовало.

Уместно предположить, что публикация эта опять-таки предусматривалась политическими планами Голицына, сторонника великого князя Николая. Согласно изданной «по Высочайшему повелению» книге М. А. Корфа «Восшествие на престол императора Николая 1-го», князь убеждал Александра в «неудобности» сохранения в тайне актов о престолонаследии, поскольку от этого может «родиться» «опасность в случае внезапного несчастия»^{603}. Даже в дни междуцарствия 1825 года, ни минуты не колеблясь, Голицын поддержал младшего великого князя в его праве на престол.

Таким образом, можно предположить, что ода «Видение», намекавшая на вполне конкретное решение императором династической проблемы, была, как и сатира «К временщику», произведением заказным. Логика Голицына могла быть примерно следующей. Секретный манифест обнародованию не подлежал, однако процесс приучения подданных русской короны к мысли о передаче престола Николаю, минуя Константина, безусловно, следовало начать. Публикация оды не могла в будущем препятствовать ни высочайшим намерениям, ни планам министра: ее автор был частным лицом, простым заседателем Петербургской уголовной палаты, к составлению «секретных бумаг» отношения не имевшим. Ода в любом случае могла быть объявлена личной инициативой Рылеева.

Рылеев же не случайно был выбран на роль проводника важнейшей правительственной идеи: к августу 1823 года он — известный петербургский литератор, выпустивший первый номер альманаха «Полярная звезда», сразу же ставший популярным. Петербургские журналы были наполнены восторженными отзывами об альманахе, по поводу отдельных опубликованных в нем произведений шла ожесточенная полемика. Имя Рылеева было у всех на слуху, его читали и любили.

Свидетельство тому, что акция Голицына удалась, можно найти в мемуарах Филарета: вскоре после составления манифеста, отмечал он, «приходили из Петербурга нескромные слухи, что в Государственный Совет и Святейший Синод поступили от государя императора запечатанные конверты»^{604}.

«Северный архив» Булгарина так и не стал официальным министерским изданием: 15 мая 1824 года Голицын был отстранен от должности. Падение всесильного министра многократно прокомментировано исследователями^{605}. Министром просвещения был назначен Александр Шишков, ставленник Аракчеева.

Новая эпоха в отечественной журналистике, наступившая после отставки Голицына, заставила Булгарина пересмотреть журналистскую тактику. При Шишкове настаивать на слиянии изданий было бесполезно: новый министр начал с того, что отверг все начинания предшественника, обвинив его в желании погубить не только отечественное просвещение, но и православную веру. Вместо «Журнала Департамента…» Шишков распорядился печатать новое министерское издание — «Записки, издаваемые от Департамента народного просвещения». Попытка издавать «Записки» окончилась полным провалом: за четыре года министерской деятельности Шишкова вышли всего две книги и еще одна после его отставки.

Падение Голицына (которое современники называли катастрофой^{606}) было тяжелым ударом для многих литераторов и журналистов: к его политике в области литературы все уже привыкли, расклад в его игре был понятен, к подчинявшимся ему цензорам уже давно найдены подходы. Но отставка Голицына не только напугала. Падение некогда всесильного вельможи, не устоявшего в неравной борьбе со «злодеем из злодеев» и «неистовым тираном родной страны своей», вызвало искреннее сожаление и часто трактовалось как временная победа зла над добром, «самовластья» над «вольностью».

Конечно, и Рылеев не мог остаться в стороне от произошедшего. Его лирика второй половины 1824-го и 1825 года изобилует откликами на актуальные политические события. Без учета историко-политического контекста трудно объяснить разочарование, которым наполнены некоторые лирические произведения поэта этого периода: событиями его биографии пессимизм вроде бы никак не мотивирован. Таковы, например, «Стансы», адресованные Александру Бестужеву: