Декабрь без Рождества - [85]

— Ты и сам изрядно виноват, — с досадою ответил Михаил. — Зачем ты все это сделал, когда тебе известны акты покойного Государя и отречение Цесаревича? Что теперь будет при повторной присяге в отмену прежней и как Бог поможет все это закончить?[16]

— Ты не понимаешь, Миша… В стране зреет заговор, всякое промедление было страшно. Я выбрал меньшее из зол, но кто ж знал, что он пойдет против принесенной присяги?

— Да присяг-то было две! В те же сутки, что ты присягал ему, — Великий Князь с досадой кивнул на разбросанные по столику для чтения новенькие профили, — он присягал тебе!

— Прошу тебя, ворочайся назад, в Варшаву… — Николай Павлович на мгновение устало прикрыл глаза. — Не приказываю, прошу. Слухи уж сегодня, не сомневаюсь, начали ходить… Все заметили, что ты не присягал брату по приезде. Все гадают… Миша, убеди его, что, коль скоро он не хочет править, он должен помочь мне!

— Скажу тебе то, чего не повторю при чужих, — взволнованно заговорил Михаил Павлович, а в смежной комнате адъютант его брата, Николай Годеин, без того внимавший каждому слову, весь оборотился в слух. — Я с ним говорил перед отъездом, долог был наш разговор. Ты знаешь, сколь буен нрав нашего брата Константина, а теперь его раздирают самые различные чувства. Есть средь них и благородные, делающие ему честь. Он понял почти сразу, что престол навязывает ему гвардия. И даже к своей выгоде он не хочет быть марионеткою в руках честолюбцев. Воля покойного монарха священна, не гвардии ее рушить! Но есть в его сердце чувства и не столь высокие. Во-первых, впрямь боится он, что вознесшие сегодня могут оборотиться завтра убийцами. Во-вторых, отчасти не доверяет тебе… В третьих, и это хуже всего, он в душе злорадствует, что ты оказался в положении столь отчаянном… Я готов тотчас в дорогу, но едва ль мне удастся убедить Цесаревича приехать.

— И все же попробуй! Сделай все, что в твоих силах, убеди брата, что при угрозе революции не время сводить меж нами счеты! Пусть либо принимает трон, либо пусть ворочается домой и присягает мне! Пусть решится хоть на что-нибудь дельное! Боже милостивый, хоть бы ничего не содеялось прежде, чем он решится!

— Изволь, я попробую… — Михаил Павлович, слишком юный дня снедавших его забот, нервически заходил по комнате. — Только успех не обещаю, на него мало надежд, брат… По мне — волнений не избежать, чем скорей начать переприсягу, тем лучше!

— Присяга Константину прошла столь гладко. Как знать, быть может, все-таки обойдется?

— Нашел с чем сравнить! Умер бездетным старший брат, ему наследовал второй… Всем понятно, последнему неграмотному мужику все ясно! Когда производят штабс-капитана в капитаны, это — в порядке и никого не дивит, но совсем иное дело — перешагнуть через чин и произвесть в капитаны поручика. Как тут растолковать каждому в народе и в войске эти домашние сделки и почему сделалось так, а не иначе?[17]

— Ты прав… Как, по-твоему, брат, о чем все же лучше просить Цесаревича — чтоб переменил решение либо чтоб присягнул мне перед народом? Что вызывает у него меньшее отвращение?

— Не умею тебе сказать. Но, коль скоро гвардия сейчас будет молить его все ж взойти на трон, лучше тебе не казаться с ними заодно…

— Миша, езжай! Попробуй все, не станем глядеть на других! На чаше весов все, судьба Отечества нашего, быть может, его существование. Ты знаешь, что смутьяны лелеют планы отменить регулярную армию? Подумай, сколько месяцев пройдет прежде, чем враги разорвут на куски страну![18] А маменька давеча еще сказала, что преклониться мне надлежит перед братом, — горько улыбнулся Николай. — Вот уж не знаю, чья из двух жертв больше: того, кто отказывается от трона, или того, кто принимает его при подобных обстоятельствах.[19]

В соседней комнате Годеин, почти не таясь, принялся писать записку к Кондратию Рылееву. Впрочем, торопился он зряшно. В это же время князь Трубецкой, сидючи в своем клубе, услышал о том же волеизъявлении Цесаревича за трубкой ароматного табаку. Позлословив еще минут десять, дабы не показать выхваляющемуся осведомленностью собеседнику, сколь большое значение он придал сей новости, засобирался восвояси.

— Я поеду, — твердо произнес Михаил. Отводя взгляд от измученного лица брата, он вновь скользнул глазами по монетам, разбросанным по камчатой синей скатерти. Мелькнула глупая мысль: хоть подбрасывай на орла или решку, удастся ль избежать смуты? Ни на что путное этот профиль, похоже, не пригодится.

Глава VI

Что может быть несуразнее, чем безо всякой разумной надобности проводить время в столице?

Елена Роскофа, она же мать Евдоксия, вздохнувши, отошла от окон гостиничного номера. Вид на Невский успел ей преизрядно наскучить. И что она здесь делает уж не первую неделю, бросив без призору обитель, ей вверенную? Какими нелепыми предстают перед нею здесь, в прозаических, обтянутых английским ситчиком в мелкие васильки на палевом фоне, стенах причины, направившие ее в путешествие! Слабое ощущение, что ладанка с сухой лилеей вдруг ожила, забилась, ровно второе сердце? Смутные, куда менее отчетливые, нежели в молодости, сны о святом короле? Да уж, основательная вы дама, Елена Кирилловна.