Дегустаторши - [68]

То была столовая – Лени догадалась лишь после того, как Эрнст в неверном свете, проникавшем через окна, наткнулся на стул. С другой стороны, чего еще желать? Место было ей знакомо: толстая деревянная столешница, тяжелые стулья, голые стены – на протяжении почти года она проводила в этом большом зале по несколько часов в день, он стал ее вторым домом, здесь ей нечего бояться, и она не боялась. Ты знаешь, зачем пришла, – сделав глубокий вдох, Лени задержала дыхание, – ты уже большая, ты не отступишь. Мальчишкой Эрнст, мечтая о полетах, запускал из окна своего класса в Любеке бумажные самолетики, а тебя все учили читать, механически водя пальцем по напечатанным строчкам, проговаривать слоги, пока те не сложатся в слова, и ты мечтала стать отличницей, в один прекрасный день обогнав одноклассниц, которые давно уже без всякого пальца читали так быстро, что уставали тебя дожидаться. Тогда ты еще не знала, что много лет спустя встретишь мальчишку, который мечтал стать летчиком, – и вас настигнет любовь, ждавшая, пока ни один не знал о существовании другого, ведь вы жили далеко, в сотнях километров друг от друга, и росли, становились выше, тут он тебя обогнал, зато ты чуть шире в бедрах, он уже начал бриться, у обоих бывал жар, но вы быстро поправлялись, школа закончилась, наступило Рождество, ты научилась готовить, а его призвали в армию, и все это произошло, когда вы еще не были знакомы, и, может, так и не познакомились бы, вам повезло, и только одно печалит: чтобы всего этого не случилось, хватило бы малости, безделицы – он замедляет шаг, не вовремя заводит часы, за миг до встречи с тобой видит самую прекрасную в мире женщину, всего за миг, Лени. Или, например, Гитлер не вторгается в Польшу.

Эрнст осторожно отодвигает стулья, берет Лени на руки и кладет на стол, тот же стол, за которым мы, девушки, едим, тот же стол, возле которого Лени рвало в первый день: из-за этой постыдной слабости я и выбрала ее в подруги – или она меня выбрала. Лежа на прохладном дереве (ночная рубашка слишком тонкая, и она чувствует, как позвонки прижимаются к твердой столешнице), Лени уже не сопротивляется, не просит перестать.

Эрнст растягивается на ней: сначала его тень накрывает ее, потом юный солдатик, отвергнутый люфтваффе, наваливается все сильнее и сильнее, но Лени еще не умеет раздвигать ноги.

Ей придется научиться, все это делают, сделает и она; человек ко всему привыкает – есть по команде, глотать, не давясь, сдерживая позывы кишечника, бросая вызов яду, смерти, овсянке, Хайке, нужно доесть, иначе Циглер рассердится, нам не нужны женщины, не желающие подчиняться, здесь все делают сначала то, чего я хочу, затем то, чего хочет фюрер, и только затем то, чего хочет Бог.

– Эрнст! – вырывается у нее сдавленный возглас.

– Любимая… – напирает он.

– Эрнст, мне пора идти. Я не могу, только не здесь, я здесь больше не останусь, нет, не хочу…

Вот так и случилось, что пока я спала и боролась с вернувшимся вихрем, пока рядом тревожно сопела во сне Эльфрида (три кровати в нашей общей комнате наверху, одна пустая), пока остальные старались заснуть и не думать о детях, которых пришлось оставить бабушкам, сестрам, подругам, которых нельзя привести с собой в казармы и к которым нельзя сбежать, выпрыгнув из окна (эх, знать бы, что есть лестница), – вот так и случилось, что Эрнст, еще раз попытавшись уговорить Лени по-хорошему и не преуспев, поскольку она отбивалась и шумела, заткнул ей рот и сделал то, что хотел. В конце концов, она сама пришла на свидание, она знала, что это случится: для чего же еще он явился в казарму посреди ночи?

37

Эльфрида поднялась из-за стола и направилась к верзиле. Увидев, как решительно она настроена, даже вечно витавшая в облаках Лени все поняла.

– Стой! – вскочила она. Эльфрида не собиралась останавливаться. – Это не твое дело, не лезь!

– Думаешь, я не имею права?

Вопрос смутил побагровевшую Лени.

– Право – это в первую очередь ответственность, – продолжила Эльфрида.

– И что?

– Раз ты не можешь разобраться сама, кому-то придется сделать это за тебя.

– Почему ты так злишься на меня? – Голос Лени дрогнул.

– Это я на тебя злюсь? Я? – Эльфрида хлюпнула носом и нервно сглотнула. – А тебе нравится быть жертвой, да?

– Тебя не касается.

– Всех касается, поймешь ты уже или нет? – крикнула Эльфрида.

Но верзила оказался громче: выскочив из своего угла, он велел обеим заткнуться и сесть.

– Я хочу видеть Циглера.

– Это еще зачем?

– Пожалуйста, прошу тебя, – взмолилась Лени, но Эльфрида оттолкнула ее, и я бросилась помогать – не потому, что приняла ее сторону, а лишь потому, что Лени была слабее.

– Мне нужно сообщить лейтенанту Циглеру о происшествии в казарме, – громко и четко сказала Эльфрида. – О факте, бросающем тень на всю казарму.

Физиономия верзилы удивленно вытянулась: никто из нас еще не просил о разговоре с Циглером, даже «одержимые». Вероятно, он даже не подозревал, разрешены ли подобные просьбы, и заявление Эльфриды его смутило: выходит, перепалка двух дегустаторш не была обычной ссорой.

– Все во двор! – велел он, довольный тем, как быстро нашел решение.