Дегустаторши - [67]

Сердце Марии остановилось, и ее нерожденный ребенок, потеряв единственный шанс появиться на свет, так и остался плавать в околоплодных водах, которые судьба определила ему покинуть, – мертвец внутри другого мертвеца.

Снаружи, однако, кислорода хватало. Подкармливаемое им пламя поднималось уже на десятки метров, освещая лишенные крыш дома. Сорванные взрывом крыши отправились в полет, как домик Дороти в «Волшебнике страны Оз», кружась в воздухе вместе с деревьями и рекламными щитами, а зияющие отверстия демонстрировали всем, кто пожелал бы заглянуть внутрь, пороки и добродетели жильцов: полную окурков пепельницу или вазу с цветами, оставшуюся стоять, несмотря на обрушение стен. Но ни людям, ни животным не хотелось глядеть на это. Их тела лежали на земле – черные, обугленные статуи, выпивающие, молящиеся, обнимающие жен после глупой ссоры. Работники ночных смен сварились в кипятке, что хлестал из взорвавшихся котлов; осужденные, так и не отбыв наказание, были заживо похоронены под слоем щебенки; недвижные львы и тигры в зоопарке казались забальзамированными мумиями.

А десятью тысячами футов выше пилот бомбардировщика все не мог оторвать глаз от странного сияния. Глотнув еще воды, он наконец отпустил кнопку и решил, что видит всего лишь скопление звезд: в таком случае, даже погибнув, они будут светить еще много лет.

Потом я вдруг осознала, что пилот – это я, мне самой придется двигать рычаги и держать штурвал. И тут же поняла, что не знаю, как с ними обращаться. Самолет начал падать, воздух вышибло у меня из груди. Приближался город, Берлин или, может, Нюрнберг, острый нос самолета указывал прямо на него, готовый разбиться о первую попавшуюся стену или воткнуться в землю, а мои голосовые связки омертвели, я не могла докричаться до Франца, который вытащил бы меня из этого вихря, не могла даже шепотом просить о помощи.

– На помощь!

Я проснулась в холодном поту, руки и ноги окоченели.

– Роза, помоги!

Это рыдала Лени. Эльфрида тоже проснулась и зажгла фонарик, который держала под подушкой. Эсэсовцы даже не подумали снабдить бывшие классные комнаты тумбочками и ночниками, но Эльфрида оказалась более предусмотрительной. Увидев склонившуюся над моей кроватью фигуру, она нахмурилась:

– Что случилось?

Я вскочила, желая обнять Лени, но та оттолкнула меня и обеими руками схватила себя между ног.

– Говори, что случилось! – настаивала Эльфрида.

Лени разжала руку. Линии на ее ладони, глубокие, изломанные, показались мне решеткой из колючей проволоки – что теперь прочтет по ним Беата? Кончики пальцев были перепачканы кровью.

– Он сделал мне больно, – прошептала она и, опустившись на пол, свернулась калачиком, сделавшись вдруг настолько маленькой, что, казалось, могла совсем исчезнуть.

Эльфрида бросилась в коридор – босые пятки глухо зашлепали по полу, – к единственному открытому окну, за которым она различила контуры приставленной к стене лестницы и внизу, там, где та касалась земли, силуэт едва успевшего спуститься Эрнста.

– Ты за это заплатишь! – выкрикнула она, перегнувшись через подоконник и даже не задумавшись, что охранники ее услышат: ей было все равно.

Куда подевались часовые, когда простой солдат лез через окно в казарму? Отвлеклись, закрыли глаза, решили передохнуть? Ладно, красавчик, завтра придет мой черед.

Эрнст поднял голову и бросился бежать, так ничего и не ответив.

Когда он предложил встретиться в полночь, у третьего окна в коридоре, считая слева, Лени не раздумывая согласилась. «Ты уже взрослая, – сказала она себе, – отступать нельзя». Тем более Лени очень нравилась Эрнсту: скупая на слова и действия, вечная дебютантка. Казалось, его увлекала сама идея – выманить ее из норы, где она пыталась спрятаться и куда, вздрагивая, возвращалась даже от самого легкого прикосновения к плечу.

Лени не хотела разочаровывать поклонника, боясь его потерять, поэтому просто сказала «да, приду», и в полночь, невзирая на темноту и охранников, подошла к окну, которое еще до ужина оставила приоткрытым, чтобы не наделать шума, – Эрнсту оставалось только взобраться по приставной лестнице. Едва он перелез через подоконник и оказался внутри, как сообщники-влюбленные восторженно обнялись и, стараясь не наткнуться на охранников, бросились искать пустой класс, чтобы укрыться там и побыть вместе. К несчастью, все двери оказались закрыты, а в единственном незапертом классе играли в карты эсэсовцы, коротая время на ночном дежурстве.

– Пойдем на кухню, – предложил Эрнст, – там обхода точно не будет.

– Придется спускаться по парадной лестнице, нас поймают! – прошептала Лени.

– Доверься мне.

Эрнст прижал Лени к себе, и та сама не заметила, как очутилась на лестнице. Никто не услышал их, никто не задержал. Взяв сержанта за руку, Лени повела его в сторону кухни, где с удивлением обнаружила, что Крумель на ночь запирает дверь не только на замок, но и на засов: впрочем, этого следовало ожидать, ведь на кухне хранились запасы еды для фюрера. «Кто Крумеля не уважает, пирога не получает», – говаривал повар. Вспомнив об этом, Лени смутилась: уж конечно, она не хотела проявлять к нему неуважение. Должно быть, Эрнст заметил это и принялся поглаживать ее щеки, уши, шею, затылок, спину, бока, бедра, потом притянул ее к себе, прижал крепко, как никогда раньше, впился в ее губы долгим поцелуем, почувствовав все выпуклости ее тела, и медленно, не разрывая объятий, попятился назад, влетев в первую же открытую комнату.