Дегустаторши - [46]

– Хорошо еще, что никто не умер, – заметил Йозеф.

– Он всю ночь у ворот простоял!

– Правда, Йозеф?

– Там и матушка Лени была, – ответил свекор, будто стараясь нас успокоить, – и парнишка, что на Хайке работает, и еще сестры, невестки, старики вроде меня. Стояли у казармы, просили рассказать, что случилось, но нам никто ничего не объяснил, только угрожали, а потом и вовсе прогнали.

Выходит, Герта с Йозефом и еще бог знает сколько человек сегодня не спали. И измученные рыданиями дети, оставшиеся под присмотром бабушек и тетушек, тоже допоздна не могли сомкнуть глаз. А дети Хайке все спрашивали: «Где мама, я так соскучилась, где же она»; малышка Урсула пыталась напевать мою песенку, чтобы успокоиться, но слова вылетали из головы. Гусь уже украден, лиса убита – охотник ее наказал. И зачем только отец пел мне такие грустные песни?

«Даже Мурлыка, – добавил Йозеф, приобняв Герту, – все сидел у двери, будто ждал твоего возвращения. Или будто знал, что в засаде притаился враг». Впрочем, так оно и было последние одиннадцать лет.

23

Он не вернется, не посмеет снова появиться у меня под окном. После того, что сделал. Или вернется – просто для того, чтобы ощутить свою власть надо мной. Или мою над ним: ведь это именно я затащила его в сарай. Впрочем, разве это повод для особого обращения? Тоже мне, избранная нашлась. Лейтенантская шлюха.

Несмотря на теплый вечер, я закрыла все окна: боялась, что Циглер заберется в комнату, боялась обнаружить его у самой кровати или даже лежащим на мне – от одной этой мысли пережимало горло. Стало трудно дышать, пришлось откинуть простыню, летом заменявшую мне одеяло, и положить ноги на прохладную спинку кровати. Если бы он осмелился явиться сейчас, я бы выплюнула свой отказ прямо ему в лицо.

Сон не шел. Я зажгла лампу, привычно накрыла ее полотенцем и села у окна. При мысли о том, что он, увидев меня, грязную, всю в рвоте, мог сам от меня отказаться, внутри заклокотала ярость. Можешь, значит, без меня обойтись? А вот я жду, вглядываюсь в темноту, едва угадываю дорогу, прочерчиваю ее до поворота и дальше, до самого замка, где все и началось…

Было около часа ночи, когда я гордо погасила свет и легла, все еще не желая признать себя побежденной. Циглер выиграл. Правда, он изначально был в более выгодном положении. Мышцы одеревенели, спина болела, да еще бесил тикающий будильник.

Потом раздался тихий звук, словно кто-то барабанил пальцами по стеклу. Вслед за волной ужаса накатила вчерашняя тошнота. Я замерла, слыша только сбивчивое постукивание – и собственное сердце.

И лишь когда все утихло, нашла в себе силы встать. Но стекло уже замолчало, а дорога была пуста.

– Как дела, дамы? Рад снова вас видеть.

Я едва успела сглотнуть, иначе непременно поперхнулась бы. Остальные тоже бросили жевать, поглядывая на Циглера – искоса, будто это было запрещено, но им очень хотелось. Потом мы, переглянувшись, дружно скривились: после отравления, когда столовая превратилась в ловушку, вид каждого эсэсовца вызывал у нас панику. А уж если это был Циглер, опасность начинала казаться вполне реальной.

Он медленно обошел стол, направляясь прямо к Хайке:

– Ты, наверное, рада, что все закончилось.

На какую-то долю секунды я решила, что он узнал про аборт. Должно быть, Хайке тоже так подумала и закивала – пожалуй, слишком быстро, чтобы скрыть тревогу. А Циглер, протянув руку к ее тарелке, схватил яблоко и с громким, зловещим хрустом вгрызся в него так, словно был на пикнике. Он жевал, расхаживая взад-вперед: грудь вперед, локти назад, точно разбегался перед прыжком. До чего странная манера – и что я только в нем нашла?

– Хочу поблагодарить вас за содействие в чрезвычайной ситуации.

Августина не сводила глаз с яблока в лейтенантской руке, ее ноздри раздувались от ярости. Эльфрида, как обычно, дышала шумно, часто всхлипывая. Щеки Лени мгновенно покрылись сеткой лопнувших сосудов. Я вдруг почувствовала себя ужасно уязвимой. Циглер методично наворачивал круги, догрызая свое яблоко, а мы напряженно ждали, что в следующую секунду вежливость сменится угрозами, и заранее готовились к худшему.

Наконец он остановился – прямо у меня за спиной:

– К сожалению, мы не могли поступить иначе, но в конце концов, как видите, справились. Теперь все под контролем, так что приятного аппетита, – и вышел, швырнув огрызок мне в тарелку.

Беата, потянувшись через стол, тотчас же схватила его и зачем-то сунула в сумочку, но я была слишком ошеломлена, чтобы спрашивать. Возле семечек, где остались следы зубов Циглера, сочная мякоть, смоченная его слюной, уже потемнела.

Чего он добивался? Хотел меня шантажировать: мол, все узнают? Или помучить? А может, просто увидеть – этакий приступ ностальгии? Да, мы с ним занимались любовью, но это больше не повторится. Пока никто не узнал, той ночи будто и не было, она прошла, и мы оба вели себя так, словно ничего не случилось. Может, со временем я бы и сама засомневалась, было ли что-нибудь между нами.

Я снова принялась за еду, потом запила ее молоком и, задумавшись, так резко поставила чашку на стол, что та закачалась и опрокинулась.