Дегустаторши - [24]

– Где Йозеф? – снова спросила она.

Я выскочила из дома и побежала через деревню к замку Мильдернхаген, мимо тонких, стройных деревьев с редкими ветвями, замшелых черепичных крыш, недоуменных гусей за сетчатыми изгородями, женщин в окнах и велосипедиста, который умудрился на полном ходу снять шляпу, приветствуя меня, хотя я его даже не разглядела. Аист, свивший гнездо на телеграфном столбе, вскинул клюв к небу, словно молился – но точно не за меня.

Приникнув к воротам, вся взмокшая от пота, я позвала Йозефа. Разве уже и аисты прилетели, так рано? Скоро весна… Вот только Грегор не вернется. Он ведь был моим мужем, моим счастьем. Не играть мне больше с мочками его ушей, а ему не уткнуться лбом мне в грудь, не обнять, не погладить по спине. Он никогда не прижмется щекой к моему животу, не возьмет на руки нашего ребенка, не расскажет о своих детских деревенских проказах: целыми днями на дереве, потом бомбочкой в озеро, в ледяную воду, и плавать до посиневших губ. Мне вдруг остро захотелось вложить пальцы ему в рот и наконец-то почувствовать себя в безопасности.

Обхватив руками решетку, я закричала снова. «Кто там, что надо?» – послышался голос. Я пробормотала, что ищу садовника, я его невестка, и не успела калитка отвориться, как я уже неслась сама не зная куда, пока не услышала голос Йозефа и не бросилась ему навстречу, протягивая письмо.

– Пойдем домой, пожалуйста, матушке без тебя никак.

Заслышав шаги по дорожке, мы обернулись.

– Йозеф?

Рыжеволосая женщина с бледным округлым лицом придерживала край подола, словно долго бежала. Едва накинутое пальто соскользнуло с плеч, открыв бордовый рукав платья.

– Баронесса…

Извинившись за беспокойство, свекор в двух словах объяснил, что случилось, и попросил разрешения уйти. Она подошла ближе и взяла его за руку, будто опасаясь, что один он не сможет совладать с чувствами.

– Мне очень жаль. – На ее глазах блеснули слезы, и Йозеф тоже расплакался.

Я никогда раньше не видела, как плачет старик. Это был беззвучный крик, от которого заскрипели все суставы, словно тело одновременно разбили остеопороз, хромота и паралич. Крик отчаяния от собственной дряхлости и беспомощности.

Баронесса попыталась было утешить его, но вскоре сдалась и теперь ждала, пока приступ не пройдет.

– Вы же Роза, да?

Я кивнула. Откуда она вообще обо мне знает?

– Жаль, что мы встретились в такой печальный момент. Знаете, а я ведь очень хотела с вами познакомиться, Йозеф мне столько всего рассказывал…

Я не успела поинтересоваться, почему ей захотелось со мной знакомиться, что именно он рассказал, да и вообще, с чего бы ей, баронессе, так часто беседовать с садовником. В конце концов свекор высвободил свои узловатые пальцы, вытер слезы с редких ресниц и снова попросил разрешения уйти. Даже не знаю, сколько раз он извинился перед баронессой и сколько раз потом извинился передо мной по дороге домой.

Вот я и вдова. Нет, неправда: Грегор не умер, мы просто не знали, где он и придет ли когда-нибудь. Сколько их, пропавших без вести, вернулось из России с начала войны? У меня не было даже креста, к которому я могла бы раз в неделю класть букетик свежих цветов – только детская фотография с прищуренными от солнца глазами, но без тени улыбки.

Я представила, как он лежит на боку посреди заснеженного поля, протянув руку к моему далекому, недосягаемому запястью, но пальцы снова и снова хватают лишь пустоту; он не умер, просто лег поспать, не в силах сопротивляться усталости, а вот товарищи не стали ждать, даже тот неблагодарный сосунок, и теперь он замерзает. Скоро придет тепло, ледяная глыба, бывшая когда-то моим мужем, растает, и тогда, может быть, какая-нибудь красотка-матрешка с румяными щеками разбудит его поцелуем. С ней он начнет новую жизнь, наделает детишек по имени Юрий или Ирина, будет потихоньку стареть на даче, а иногда перед камином чувствовать что-то такое, чего не сможет объяснить. «О чем думаешь?» – спросит его матрешка. «Да вроде я забыл что-то… или, скорее, кого-то, – ответит он, – только не знаю кого».

Или годы спустя из России придет письмо: мол, тело Грегора Зауэра найдено в братской могиле. Как они догадались, что это именно он? И откуда нам знать, что они не ошиблись? Но нет, мы, конечно, поверим: что еще остается?

12

Когда подъехал эсэсовский автобус, я с головой накрылась одеялом.

– Роза Зауэр, на выход, – послышалось снаружи.

Вчера за ужином в Краузендорфе мне не удалось съесть и кусочка: я была настолько потрясена, что тело отторгало пищу, а не переваривало. Заметила это только Эльфрида:

– Что с тобой, берлиночка?

– Ничего, – ответила я.

Она нахмурилась, взяла меня за руку:

– Роза, у тебя точно все в порядке?

Я отвернулась; еще одно такое прикосновение вмиг прорвало бы плотину, стоявшую на пути слез.

– Роза Зауэр? – повторили снаружи.

Я прислушивалась к рокоту мотора, пока тот не стих, но не шевелилась. Куры тоже и глазом не повели: за прошедшие месяцы Мурлыка приучил птиц молчать, и теперь одно его присутствие успокаивало их. А к скрежету колес по гравию в этом доме уже привыкли все.

В дверь моей комнаты тихо постучали, потом Герта позвала меня по имени. Я не ответила.