Дегустатор - [4]

Я тогда совсем его не заметил, это движение, это сейчас я вижу его отчетливо, как повторяющийся вновь и вновь кадр.

— Ну-ка вот что, — сказал я решительно. — Не будет здесь на пути магазина. Еще два дня минимум. Так нельзя.

И потащил с плеч свою универсальную куртку с поднятым воротником, множеством карманов на пуговицах и молнии одновременно.

Сразу, кстати, почувствовав, что Пфальц в сентябре очень мил, но это совсем не тропики.

— Я только пять минут погреюсь, — пробормотала Алина. — И отдам. Потому что так же нельзя. Теперь, значит, ты будешь из-за меня замерзать?

— Зачем же, — усмехнулся я. — А вот тут есть рюкзачок.

Из рюкзачка явился свитер, а за ним клеенчатая ветровка, в скрученном виде вообще не занимавшая никакого места.

— Работал профессионал, — процитировал я какую-то киноклассику. — После тридцатой — сороковой поездки по виноградникам и особенно погребам чему-то учишься.

Алина отогревалась и дрожала уже бесконтрольно — но вот еще пара судорог, и все стихло, она смотрела на меня своими полупрозрачными глазами, чуть отвернув голову, пряча нос — наверное, он холодный, подумал я — в воротник моей куртки.

— Дым от британского табака, — сказал я, выставляя палец в сторону воротника. — И оттенки псины в послевкусии.

— Нет здесь никакой псины! — возмутилась Алина, оживавшая на глазах. — Я бы сказала, есть легкие тона стирального порошка. Что приятно.

Я удивился: куртку я стирал перед отъездом, из Алины бы и правда вышел дегустатор, может быть, она не тем занималась до сего дня?

От автобуса на нас смотрела Юля. Это был очень странный взгляд, в нем была… досада? Отчего?

Но у меня не было времени разглядывать Юлю — ничем не примечательную корреспондентку какой-то паршивой газетки. А если честно, то чем-то весьма неприятную корреспондентку. Так или иначе, было не до нее, потому что к нам вихляющей походкой шел Гриша Цукерман.

— Уважаемый Сергей, можно вас просить познакомить меня всерьез с этой знаменитой женщиной? — обратился ко мне Гриша. — А то приехали мы в разное время, а потом как-то дегустации, дегустации… Скажите ей, что я не умею писать об одежде и дизайнерах, поэтому на работу к ней проситься не буду, просто люблю бледных блондинок, и только.

Я набрал воздуха в грудь, чтобы выполнить свою задачу. Но Гриша меня немедленно заткнул.

— Григорий Цукерман, — сообщил он Алине. — Я еврей.

Если у тебя специфическая трехдневная щетина, овальные очки на специфическом носу, да еще и ермолка и странно удлиненный пиджак, а фамилия у тебя — Цукерман, то не надо никому дополнительно сообщать, что ты еврей. Но для Гриши это важно.

Мойра, с которой мы уже не в первой поездке (первая была, кажется, в Риоху), как-то рассказала мне о своем друге — шотландце, которому мало, что фамилия у него начинается на «Мак»: он, для ясности, еще играл бы беспрерывно на волынке, если бы умел. И счастье в том, что все-таки не умеет.

Гриша Цукерман — еврей, скажем так, увлеченный. На скрипке он не играет. Но все остальное при нем. Мы познакомились в газетке… «Сити-экспресс», не могу сразу вспомнить названия, а ведь я там проработал, к собственному изумлению, целых два года — мой первый опыт в журналистике, оказавшийся до странности удачным. Да, а Гриша Цукерман — это вот что: сидим в буфете, где нас набилось человек двадцать, едим, как всегда, бесплатно, по редакционным талонам — и вдруг слышим жуткий шум из ведущего к нам коридора, гулкого, с хорошей акустикой: грох, грох сапожищами.

И — рев утробным звериным голосом:

— Жид на жиде и жидом погоняет — вот что у вас за газета! Ну, всё теперь! Приехали, открывайте дверь!

Дверь и вправду открывается, да что там — чуть не слетает с петель, в притихший буфет буйволом влетает Гриша Цукерман в ермолке и победно на нас смотрит. Короткая немая сцена, потом все с усталым вздохом вновь приступают к еде.

Он всем так представляется — «Григорий Цукерман, еврей» — и потом с удовольствием отслеживает реакцию, и отслеживает хорошо, опытным взглядом. Даже, по его словам, коллекционирует слова, которые слышит в ответ.

Подозреваю, что мой ответ при знакомстве — гордость его коллекции. В ответ на неизбежное «Григорий Цукерман, еврей» я спросил его:

— Почему?

— Мне надо хорошо подумать над этим вопросом, — выговорил он с шокированным видом.

Думает до сих пор, о чем мне время от времени сообщает. И, возможно, по этой причине предпочитает называть меня на «вы». Хотя не так уж намного я его старше.

Ответ Алины, кажется, тоже войдет в его коллекцию. В частности, потому, что похожа она в тот момент была — поскольку куртка ей оказалась размера на три велика — на инструктора с собачьей площадки, того, который изображает злодея для волкодавов.

— Алина Каменева, икона стиля, — сообщила она Грише, заворачивая рукава.

Она согрелась, похоже, полностью.

2. Мануэла, которая кричала шепотом

Обедали в загородном ресторане, Гриша терроризировал Мануэлу. Он напомнил ей, что он еврей, и поинтересовался, как бы сделать, чтобы на его тарелке не просто не было свинины, но чтобы в кухне его еда даже не прикасалась к свинине. Мануэла дернулась встать и пойти на кухню, потом сдержалась и что-то сказала официанту. Тот с восхищением проговорил «я, я!» и ушел; раздалось несколько русских голосов, хором певших классическое «я, я, натюрлих!», — и дружный интернациональный смех. Я свирепо посмотрел на Гришу, которому только что напоминал, что Мануэла — наш друг и добрый гений, что это она составляла список участников поездки, и нечего ее гонять по пустякам, она давно уже помнит все, что надо. В том числе про него. Гриша поджал губы.