Деды - [22]

Черепов, не желая стеснять собой, хотел было стать по соседству на одном из ближайших «подворий», но граф, узнав о его намерении, отнюдь не допустил этого.

— Чтой-то сударь, помилуй! — говорил он ему с дружеской укоризной, — комнат, что ли, нету?! Всё уже заранее для тебя приуготовлено, целый апартамент особливый; да это и мне-то, старику, в стыд бы было, коли б я от своего дома да пустил тебя по подворским нумерам притыкаться.

Намереваясь завтрашним утром пораньше тронуться в дальнейший путь, граф переоделся в свой мундир и, несмотря на вечернюю пору, поехал представляться к своему былому знакомому, престарелому генералу Измайлову, который в то время «главнокомандовал над Москвой». Экстренность случая могла служить достаточным объяснением экстренности вечернего визита.

Москва уже знала о смерти Екатерины и спешила по всем приходским церквам присягать новому императору.

Старик Измайлов, до которого тоже успела дойти быстролётная молва «об особливом случае графа Харитонова», встретил его самым дружеским образом. Он добродушно рассказал, в какой испуг был приведён вчера вечером, когда к нему во двор нагрянул вдруг целый отряд кавалергардов из Петербурга; думал было, что уж не брать ли его приехали под арест да в крепость, «ан оказалось, что кавалергарды присланы от „печальной комиссии“ за государственными регалиями, хранимыми в Москве; кои теперь потребны в процессию к погребальной почести и отправлены нынешним утром по назначению». Рассказал также старик и о том, что носятся тревожные слухи о многих реформах, затеваемых императором, что он повелел освободить из заточения известного Москве Новикова, князя Трубецкого[21] и всех мартинистов и «франкмасонов», предписывал возвратить из Сибири Радищева[22], сам посетил в Петропавловском каземате «главного польского бунтовщика» Фаддея Костюшку[23] и сам освободил его при этом, «а господину Московского университета куратору Хераскову, яко старейшему из наших стихотворцев и славнейшему пииту, пожаловал чин тайного советника» и что вообще, по слухам, везде и по всему большие перемены воспоследуют. Добродушный старик хотя и подхваливал при своём рассказе и то, и другое, но всё-таки было заметно, что перемены тревожат его втайне и что, пожалуй, по-старому всё было бы и лучше, и покойнее.

Часа три, по крайней мере, продержал Измайлов у себя графа Харитонова, беседуя с ним наедине в своём кабинете о разных «политических материях, нарочито важных по текущему времени», а «графинюшка Лизутка» в ожидании отца сидела пока в гостиной со своей старой нянькой. С дороги ли, с морозу или с чего другого свежие щёки её рдели ярким румянцем и глаза играли несколько лихорадочным блеском. Во всех движениях девушки порой проявлялось нечто нетерпеливое и порывистое: то она задумывалась о чём-то и становилась рассеянной или чересчур уж сосредоточенной, то вдруг вдавалась в совершенно безграничную весёлость и начинала тормошить Федосеевну, покрывая со смехом всё лицо её своими быстрыми поцелуями, то принималась торопливо ходить по комнате, как бы ожидая кого-то, но, не дождавшись, кидалась вдруг в кресло и, запрокинувшись на подушку, снова погружалась в тихое и мечтательное раздумье.

— Мамушка, а что я тебе скажу… Ты не рассердишься? — подняв с подушки головку, обратилась она вдруг к няньке после глубокого молчания и покоя, длившегося несколько минут без перерыва.

— Что мне сердиться? — ответила та, перебирая свои чулочные спицы.

— Мне бы хотелось… Нет, да ты не рассердишься?

— Да ну тебя, графинюшка! Чего ты и всамделе.

— Как бы, мамушка, поглядеть, что офицерик наш делает! — отчасти со смущённой улыбкой, отчасти же наивно, но, во всяком случае, не без девичьего лукавства проговорила Лиза.

— Кто-о? офицерик? — удивлённо подняла на неё Федосеевна свои взоры. — Тебе-то что до него?

— Ах, мамушка, он мне очень нравится… Такой красивый, право, да бравый такой!

— Ну да, болтай ещё!.. Чему в ем нравиться? Мужчина как мужчина, таков же, как и все, с руками, с ногами, костяной да жильный.

— Ан не таков!.. Я таких-то ещё и не видывала, коли ты знать хотела! — задорно и весело поддразнила её Лиза.

— Увидишь и лучше, ништо тебе! Время-то будет ещё, — зевая и крестя рот, апатично заметила старуха.

— Да я теперь хочу его видеть.

— Мало ль чего нет!.. Ишь ты!

— Мамушка! голубушка! — вскочила вдруг Лиза с кресла и ласково бросилась к няньке. — Ужасно скучно мне… Просто такая скука, что одурь берёт… С чего, и сама не ведаю… Знаешь что… Сходи-ка ты да погляди, что он делает, и коли ничего не делает, то позови сюда его…

— Что ты, что ты, шалая!.. Христос с тобой! Вот выдумщица-то! — замахала на неё нянька своими спицами.

— Не хочешь?.. Ну, так я и сама пойду! — бойко и решительно отклонилась от неё девушка.

— Лизутка!.. Ей-богу, графу скажу, — пригрозила Федосеевна. — Погоди, ужотко будет тебе, как приедет…

— Да что ж тут дурного-то?.. Мамушка! Подумай! Ведь мне со скуки только поболтать охота.

— Ну и болтай, коли хочется.

— С кем это? С тобой, что ли?

— Ну, и со мной болтай.

— Ах, мамушка, да уж мы с тобой-то всё ведь выболтали, всё до чуточки…