Деды и прадеды - [31]

Не мог он отвести глаз от худенькой смуглой девушки, её смоляных, мохнатых ресниц, волос чернее чёрной ночи, убранных в строгий узел.

Тася, устало выпрямившись-привалившись к стене, закрыла глаза. Да и действительно — устала нечеловечески. И мысли её тихонько плыли, купались в переливах, в журчании мандолины… И пусть смотрит, пусть, наглые глазищи, тоже ведь нашелся, рыжий, смотрит… лейтенант… глаза синие-синие… да… дома… лето… Саша… весь родной… тихий… потемневший… распухший… разорванный… Саша… да… да… смотрит… зачем он здесь… устала… устала… тише… тише же… операция же… зажим… зажим… шум… шум… нельзя шуметь… нельзя!

Остервенело захлебнулся лаем Карлик, застучали в ворота, бахнула калитка, стук, перекошенные лица, девушки метнулись.

— Что!? Куда! Сидите!

И с грохотом в комнату ввалились Гавриловские, пьяные и злые.

— А-а-а, сучки, гуляете?! — осклабился Сергей, старший из сыновей Сергея Гавриловского.

Тася окаменела. Во все глаза смотрела на вошедшую троицу. А были те самого дурного, подлого, самого угрожающего вида. В комнатке сразу сделалось тесно.

А лейтенант продолжал, как ни в чем не бывало, ужинать.

— Эй. Ты хто? — буркнул Сергей. — А ну, давай повернись сюда, сука!

Добровский сидел к нему спиной, не обращая никакого внимания.

Тут до Таси дошло, что Пети рядом нет. Исчез, как не было. Она посмотрела на лейтенанта. Тот с аппетитом захрустел огурцом, а сам глаз с неё не сводил. И был удивительно печален и слишком, слишком не-вы-но-си-мо спокоен. И почувствовала она что-то страшное в том его спокойствии, что-то, растворявшее все мысли, все чувства. Только синие-синие глаза напротив.

Толик Гавриловский передернул затвором.

— А ну, гнида! Документ! Сергей, чего он?! Вот я его сейчас! — и замахнулся прикладом.

— Погодь, погодь… — тихо сказал Сергей, как-то боком подбираясь к жующему незнакомцу.

Бульбашенко прижал руку к сердцу. Его одышливое дыхание да глухой стук ходиков были единственными звуками в ломившей уши тишине. Девчата молчали. Скрипнула половица.

— Ка-а-акая встреча! — прошипел Сергей. — Васенька!

— Хто? Какой Васенька? — не понял Толик.

— Цыть! Не видишь, Толя, какая птица к нам залетела. Морская птица! — заулыбался Сергей.

— Васька? Добровский?

— Ага. Пан Добровский пожаловал!

Голос Сергея истерически зарадовался.

— А ну, Васенька, давай, давай-давай ручки. Тихо. Тихо. Ти-и-ихо… Руки положил на стол, сука! Давай-давай.

И Сергей сделал ещё шаг.

Он не успел расслышать тихий стон падавших Тольки и Вальки — мелькнувшая чугунная подставка для сковородки уже впечаталась ему в переносицу. Липкий красный огонь полыхнул в глазах. Сергей ещё шатался, а уже вскочивший лейтенант с тихим рычанием схватил его левой за горло, крутанул как-то, придушил, правой схватил сзади за ремень и одним дыханием бросил в окно. Жалобно крякнул переплёт окна, дзынькнули разлетавшиеся стёкла — и Сергея уже не было. Вторая тень пролетела над столом — это Петя бросил тело Толика. Валька Гавриловский отправился в путь таким же незамысловатым образом.

— Извините, девушки. — лейтенант запнулся на пороге. — Такой был хороший вечер! Уходите. Мы сейчас.

И он, держась за стены, поковылял в сени, дохнувшие морозным паром.

Девушки сидели, не в силах шевельнуться. Расправа, случившаяся у них на глазах, заняла от силы несколько ударов сердца.

Тася сидела выпрямившись струной. Только руки дрожали.

В её глазах застыла синяя вспышка в глазах лейтенанта. Она успела заметить бинты на его запястьях, на шее. Но совершенно не могла понять, как он это сделал — каким образом, всего в несколько мгновений, три здоровенных парня, в тулупах, в валенках, тяжеленные, пьянющие, — улетели птицами в окно.

А в ночи под окном что-то происходило. Из пушистого сугроба видно было зад Сергея, Толик и Валька валялись рядом. И слышны были только глухие удары — Добровские вышибали дух из гостей.

— Девчата! Девочки! — позвал хозяин. Его лицо было угрюмо и отрешённо. — Уходите скоренько. Нечего вам здесь быть.

И потерянно махнул рукой.

* * *

Что братья Добровские внушили той ночью братьям Гавриловским, о том все участники ночной беседы никогда не рассказывали. Однако полицаи как-то странно стали проводить ночные патрули — мимо треугольника, образованного улицами Котовского, Калинина и Нижней. Один только раз, уже в начале марта, упившись до полного бесчувствия и бесстрашия, Сергей с Толиком нарушили негласную границу и вломились к деду Трофиму — за добавкой. И опять встретили моряков. Ночной визит закончился тем, что Трофим, возмущенно проклиная втрирогигосподабогадушумать все жизненные обстоятельства, вынужден был поутру заново вставлять покорёженные рамы да заметать снег — очень уж во дворе оказалось натоптано и загажено кровавыми соплями.

Сам старый Сергей Гавриловский, расспросив измордованных в очередной раз сыновей, ходил к Ульяне Добровской с четвертью самогона, просил — по-хорошему, по-соседски — унять сыновей. Но был послан со всей простотой — то ли к немцам, то ли куда подальше. Как Гавриловские оправдывали отсутствие своих любимых сыночков в карауле, тоже осталось неведомым. Старшие Гавриловские и совет семейный держали, и даже нужный донос по старинке составили. Но не понесли.