Дедушка, не спи! - [28]

Первая неделя апреля сменилась второй. Сантист обжился в кубрике, в то время как Игорь почему-то стал уходить в тень. Он покидал роту еще до вечернего построения и приходил утром к занятиям. Многие лекции он прогуливал. Я часто видел его на крыльце учебного корпуса со стаканом кофе и сигаретой. С одногрупниками Игорь почти не общался. У него были другие друзья. Большая часть из них — мажоры с факультета Судовождения. Те парни были богатенькими, благодаря своим отцам. Им едва исполнилось восемнадцать, как они обзавелись дорогими машинами и разъезжали по городу, как настоящие аристократы. Игорь машины еще не имел, но никогда не отказывался от услуг своих друзей. Оказывается, стряхивать пепел из окон крутой иномарки было приятнее, чем курить в кубрике с Сантистом, и слушать его истории на одну и ту же тему.

Сантист без Игоря заскучал и начал приглашать к нам других друзей. Вечерами они устраивали посиделки до двух часов ночи, и никто из них не обращал внимания, что кто-то в этом кубрике пытался спать под их смех, говор и визг. Верхний свет выключался только с уходом гостей. В тот же момент изможденный и наевшийся общением Сантист ложился спать, и вместе с ним засыпал весь кубрик. Но ненадолго. Утро наступало так быстро, что сон едва поспевал прийти.

— У меня в семь звонит будильник, — как-то раз рассказывал мне Миша. — Сантист еще спит. Я иду в туалет, возвращаюсь, одеваюсь и иду на построение. Сантист еще спит. Уже все стоят на построении, командир начинает перекличку, Сантисту все равно. Он спит. Все на занятиях, он спит. Потом, его, конечно, ставят в наряд в наказание за пропущенное построение, но ему все равно. В следующий раз они опять болтают до трех ночи, и утром он опять спит. Я иду на построение, а он лежит в кровати, ворочается, и еще просит завесить шторку на окне.

— И дедушка ставит его в наряд?

— Конечно! Он стоит в наряде, умудряется проспать развод дневальных в пять утра.

Смотреть на рассерженного Мишу было забавно. Смеху мешал лишь его изнуренный вид и синие круги под глазами. Еще я стал замечать, что, общаясь со мной, он переставал заикаться.

— Идиот, да?

— Хуже!

Но Сантист был таким. Он любил спать днем, и бодрствовать ночью. К нарядам он относился с такой раскрепощенностью, словно их не было вовсе. Стоило ему прийти с развода, он забирался к друзьям, либо приглашал их в наш кубрик, и начиналась длинная непрекращающаяся и абсолютно бесполезная беседа.

Как уже говорилось раньше, Рому Сантистойкова в роте недолюбливали. Его хамство и жадность не могла исчерпать ни одна история, и те ребята, которые с ним общались, были частично ему ровня. Такие же лживые и корыстные. Они приходили к нам в кубрик, ели и курили, обсуждали всякое дерьмо, и раз от раза мне казалось, что они чувствуют себя хозяевами наших кроватей не меньше, чем мы. На уговоры Сантиста не звать к нам друзей, он не обращал внимания. В обратное переселение он не верил. В этом вопросе была велика власть старшины роты. Нас изживали, и вскоре из простой шутки стала выливаться горькая правда.

На самом деле начало той истории было положено уже давно, и Сантист лишь развязал ее и довел до эпилога. Единственным человеком, способным еще что-то предотвратить был мой дед, но он любил смотреть на мучения. Ему доставляло удовольствие видеть, что какой-нибудь курсантик ходит и выклянчивает у него помощь. Отшивая своих подчиненных, он заряжался энергией, и ослепленный безумием, перестал чувствовать ритм жизни. Рота стала злой, а ее командир слепым.

Глава 11 Призрак

В ту ночь я плохо спал. Я думал о девушке, которая никогда не думала обо мне. Я не знал, как ее зовут, не знал ее факультет, и никому о ней не говорил. Она была, как фантазия, живущая только в моем мире. И она мне нравилась. Она приходила ко мне снова и снова и улыбалась. Я открывал глаза, и видение исчезало. Взамен ему появлялись потолочные тени, где некоторое время блуждал ее образ.

Под дверью кубрика раздался шорох, перечеркнувший линию сна. Образ девушки исчез. Я приподнялся на кровати, железные стойки громко скрипнули, но никто не проснулся. Сантист сопел на соседней койке. Миша, обняв подушку, спал к стенке лицом. В кубрике было тепло и тихо. И только шорох, будто кто-то елозил палкой по стене, не давал мне покоя.

Я спрыгнул с кровати и подошел к двери. Прозрачное окошко украшал чей-то плевок. Перед тем, как все легли спать, плевка не было, сейчас плевок появился, и выглядел уже подсохшим. Я подумал о том, кто бы мог это сделать, и повернулся к кровати Ромы. Следовало сказать спасибо его друзьям, что они оставили на стекле только плевок, а не что-нибудь еще. Сантист и сам частенько оставлял на окнах своих друзей подобные вещи, поэтому завтра утром он нисколько не удивится тому, что его кубрик пометили.

Я посмотрел сквозь стекло, и увидел пустой мрачный коридор. Шорохи не повторились. Я открыл замок и выглянул наружу. Где-то вдалеке раздавались голоса, и по коридору несся тихий гул. Мне не хотелось выходить из кубрика, но, стоя на холодном полу, я понял, что хочу в туалет и назад в кровать уже не вернусь.