Дедушка и внучка - [5]

— Дедуля, — продолжала она через минуту, — рассказать тебе, как глубоко закопали моего папу?

— Нет, я не хочу об этом слышать.

— Я видела, как маму положили в ящик, крышку заколотили гвоздями. Потом унесли от меня. Я успела только поцеловать ее. Она была такая холодная… Дедушка, все бывают холодные, когда умирают?

— Не будем говорить об этом, Дороти.

— Почему нет? Ты сам когда-нибудь умрешь. Ведь ты уж старенький, совсем старенький. Я думаю, ты проживешь недолго.

— Дороти, как ты смеешь говорить так! — вмешалась Доротея.

Она так встревожилась, что не могла промолчать.

— Пусть она говорит, Доротея, — сказал мистер Роджер. — Если хочешь, можешь пойти к себе. Я сам присмотрю за ней.

— Я твоя девочка, правда, твоя? — Дороти прижалась к деду. — Только смотри не ругай тетю Доротею, это нехорошо. Она добрая. Мне жалко ее, и потом мне совсем не нравится, когда ты хмуришься. Разгладь лоб.

Бедная тетушка Доротея как пуля вылетела из комнаты, а маленькая Дороти обвила руками шею старика.

— Мне чуточку захотелось спать, — в голосе девочки зазвучало чувство глубокого удовлетворения. — И знаешь, мой дедулечка, я тебя люблю, ужас как люблю! Мое сердечко открывается все шире и шире. Теперь уж скоро я совсем посажу тебя в него. Ну, скажи мне, пожалуйста, разве тебе не будет там хорошо и уютно?

— Пожалуйста, не говори пустяков, — заметил старый сэр Роджер. Его слова были суровы, но он произнес их ласковым тоном. — Я люблю маленьких девочек, которые…

— Которые что? — спросила Дороти, быстро выпрямилась, села и посмотрела на него. — Каких маленьких девочек ты любишь?

— Таких, которые в начале дня послушны, в середине дня послушны и вечером послушны.

Дороти слушала с глубоким вниманием.

— А что, по-твоему, дедуля, значит «слушаться»? — спросила она после долгого молчания.

— Маленькая девочка должна слушаться своих родителей, воспитателей и делать все, что они ей скажут.

— Значит, я должна слушаться тебя и тетю Доротею? — поинтересовалась она.

— Ты должна слушаться меня. Слышишь? — заметил старик.

— Да, слышу, — ответила Дороти.

— Понимаешь?

— Чуточку понимаю.

— И ты будешь слушаться?

— Н-нет, — ответила Дороти.

— Значит, ты очень дурная девочка.

— Думаю, да, — беспечно согласилась Дороти. — Знаешь, мне так хочется спать, и у тебя такие большие, такие славные, удобные руки. Вот я улягусь, прижмусь к тебе, закрою глаза, засну и во сне увижу маму и папу.

— Ты можешь заснуть через минуту, но раз уж ты приехала жить со мной, ты должна меня слушаться… Обещай мне быть послушной.

— Не могу обещать.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что ты такой… такой… чуточку странный. И мне не всегда нравится то, что ты делаешь. Вот и к тете Доротее ты совсем не добрый. Ты славный, я люблю тебя, очень люблю, и я всегда очень стараюсь делать то, что тебе нравится, но совсем слушаться тебя я не могу…

Голос ребенка задрожал, будто она сдерживала слезы.

— Почему не можешь? — старик укутал ее поплотней и прижал к себе.

— Потому что ты не всегда бываешь добрый, и потом, знаешь, дедуля, ты не любил мою маму и моего папу.

— Ну, довольно, довольно, — сказал сэр Роджер, — я не хочу говорить с тобой об этом. Если ты будешь доброй и хорошей, я полюблю тебя. Но вижу, ты ужасно избалована. Здесь, в Сторме, тебя баловать не станут. Об этом позаботится тетя Доротея.

— О, с ней я могу делать все, что мне захочется! Я могу обвить ее вокруг пальчика, вот так, — и Дороти выразительно крутанула большим пальцем.

— Ну, моя милая, я вижу, что тебе придется многому поучиться. Тебя привезли сюда, чтобы мы тебя воспитали, и мы посмотрим, кто здесь распоряжается.

— Ну, хорошо, посмотрим, — она подняла личико, протянула пухлые губки и, прижавшись ими к поблекшей, морщинистой щеке деда, еще раз прошептала: — Я люблю тебя, люблю, люблю. Ах, как хочется спать!

В ту же секунду она заснула крепким сном.

Старый Сезиджер принадлежал к числу самых суровых стариков во всем графстве. «Он тверд, как гвоздь», — говорили о нем.

Сэр Роджер жестоко поступил со своим сыном и без всякой жалости буквально выгнал его из дома. Только дочь Доротея любила старика. Соседи не хотели сближаться с ним и держались от него на почтительном расстоянии.

Он никогда никого не приглашал в Сторм и сам никогда не ездил в гости, даже если к нему приходили приглашения. Своей дочери старик тоже не разрешал наносить визиты. Его сердце было плотно закрыто от всего мира. Сердца всегда закрываются, если некому их открыть.

Но теперь, когда он сидел в гостиной, в той унылой комнате, о которой никто не заботился, в которой ничего не изменилось со дня смерти леди Сезиджер, скончавшейся много лет тому назад, он почувствовал, что странная теплота пробирается к нему в душу. Эта теплота вызывалась близостью ребенка, маленькой, избалованной, непокорной, но доброй черноглазой девочки, приехавшей жить к нему совершенно против его желания и против его воли.

Однажды утром она, нежданная-незваная, переступила порог дома в Сторме и тонким голоском объявила дедушке, что будет у него жить. С ней приехала женщина, которая привезла верные доказательства того, что Дороти — дочь молодого Роджера и его жены — женщины, которая, по мнению старого сэра Сезиджера, была недостойна вступить в его семью.