Дед Фишка [издание 2-е] - [16]
«Матушку собирался лет на десяток пережить, — подумал он, — и вот… Эх, как ждут они теперь меня! Матюша — знать, чуяло его сердце — провожал сам, а смотрел-то как!.. По-христиански умереть думал: дома, на лавке, под божницей. Да где он, дом-то? Агашу с Нюрой выпороли, убивцы… Прощайте, родные! И ты, Максим, и ты, Артём, и ты, Маришка, прощайте!..»
Он открыл глаза, и с длинных ресниц его скатилась крупная, остывшая уже слезинка.
Раздалась команда. Двадцать винтовочных стволов вытянулось по направлению к нестройному ряду мужиков.
Поручик отошёл в сторону, вскинул руку вверх и коротко крикнул:
— Пли!
Дед Фишка почувствовал резкие удары в плечо и в ногу и падение рядом стоящих с ним. На миг он задержался, бессознательно улавливая ухом грохотавшее эхо выстрелов, потом чуть повернулся и, выкидывая руку вперёд, подгибая голову под неё, упал на бок.
В ту же минуту дед Фишка услышал голос поручика:
— Унтер, пристрели вон того, крайнего!
Где-то рядом щёлкнул одиночный выстрел.
Больше дед Фишка ничего не слышал.
Когда он очнулся, над ним сияло звёздное небо и ветер с шумом проносился над безлюдными полями.
Он поднял голову, осмотрелся и на четвереньках пополз через похолодевшие трупы расстрелянных.
В березняке он поднялся и, придерживаясь за ветки, попробовал идти. Сознание, что он движется, наполнило его радостью, и всем своим существом, каждой частичкой своего истерзанного тела он ощутил, как хорошо быть живым. Сухие губы его раскрылись, и на лице появилась скупая улыбка.
Дед Фишка сделал несколько шагов ещё, но голова у него закружилась, ноги подкосились, и он упал на подмёрзшую, каменистую землю.
Партизаны ждали деда Фишку с часу на час, но он не вернулся ни ночью, ни утром. Тогда стали гадать, что могло с ним случиться.
«Ночью ничего не узнал, а показываться на селе днём опасно — вот и сидит, вечера ждёт», — говорили партизаны.
Матвей молчал. Нехорошие предчувствия теснились в его душе. Не походило всё это на старика. Был он на слово строг и обещаниями никогда не бросался.
Так в ожидании прошёл весь день.
Вечером Матвей приказал Архипу Хромкову послать двух конных разведчиков полазить по тропам, по дорогам вокруг Сергева, понаблюдать за селом.
На рассвете разведчики возвратились. Наблюдения их были скудными, ребята оказались робкими, и Матвей как следует отчитал их. Ночью в разведку отправился сам Архип Хромков.
Но всё прояснилось неожиданно, ещё до возвращения начальника разведки.
Для завершения кое-каких хозяйственных дел на стоянке армии, у Светлого озера, Матвеем была оставлена небольшая команда под началом старика Петра Минакова.
В полдень старик явился к штабу самолично. Заслышав крик Петра Минакова, вступившего в пререкания с ординарцами, не допускавшими старика к командующему, Матвей вышел из шалаша.
Минаков спорил с ординарцами, а позади него стояла Маняшка Дубровина.
— С недоброй я вестью, — дрогнувшим голосом сказал старик, подходя к командующему, и снял шапку. — Вчера в Сергеве расстреляли деда Фишку. Спроси-ка вон дочку Степана Дубровина.
У Матвея от этих слов потемнело в глазах. Будто сквозь сетку измороси или сумрака, поплывших перед его взором, он увидел Маняшку, нерешительно приближавшуюся к нему.
Круглое лицо девушки было пунцовым от смущения, а в карих с блеском глазах её стояла мука. Никогда в жизни Маняшка не говорила с Матвеем, но уж кого про себя она почитала — так это его.
— Здравствуй, Маня, — просто, стараясь не смотреть на девушку, сказал Матвей.
И сразу отлегло от сердца у Маняшки.
— Здравствуйте, Матвей Захарыч, — ответила она тихо.
Из шалаша вышли Антон, Старостенко, Тимофей Залётный, подошёл кое-кто из партизан. Маняшку окружили, но теперь она, уже вполне овладев собой, бойко рассказывала обо всём, что видела.
Три недели тому назад пришла она с эстонских хуторов в Сергево и нанялась к Зимовским в работницы. Всего она тут насмотрелась. Степан Иваныч в содружестве с карателями грабил партизанские семьи, лютовал, расправлялся со своими недругами. Но оборвалась его поганая жизнь от пули деда Фишки. Ночью Маняшка сама помогала Василисе перевезти труп с постоялого двора в дом Зимовских, а на другой день она видела, как вели по селу на расстрел в березник толпу мужиков. Был среди них и дед Фишка.
Угрюмо молчали партизаны. Матвей стоял опустив голову, не перебивая, слушал Маняшку. Антон хмурился, грыз мундштук; его рыжие усы топорщились. Старостенко дышал шумно, но внешне казался спокойным.
Долго никто не осмелился заговорить. Шли минуты за минутами, шумел заунывно пихтач, и в скорбном, словно погребальном поклоне, свесив ветви, стояли у подножия холма берёзки.
Маняшка заговорила о жизни в Сергеве, о приезде новой партии солдат, о том, с каким нетерпением мужики ждут выхода партизан из тайги.
Посветлел взор у Матвея, задвигал ногами стоявший без движения Старостенко, Антон перестал грызть мундштук и веселеющими глазами поглядел на командующего. А Маняшка всё говорила и говорила, не подозревая, что доносит штабу вести первостепенной важности.
— Спасибо, Маня, большое тебе спасибо, что пришла рассказала! — с теплотой в голосе проговорил Матвей и перевёл глаза на Старостенко. — Илья Александрович, прикажи собрать ко мне всех командиров.
